– А это у нас такой доктор есть ссыльный, Туманов по фамилии – чудак такой…
– Туманов! – сказал Вереев. – Это, знаете ли, романтик особого рода… Он среди нас третий год, а мы его до сих пор понять не можем… Загадочная личность, так сказать… Вот у нас и принято называть тумановщиной то, чего понять нельзя…
– Позвольте-с! Но я-то при чем тут? – завопил Мяукин. – Я говорю ясно и просто: мы строители Бога. В сознательном рабочем залог нашей божественности! Товарищи! Разве это непонятно?
– Рабочий! Это звучит гордо! Вперред и выше! Вперред и выше! – пробормотал пьяный Хиврин.
Наконец, товарищи стали расходиться по домам. Первая ушла Бессонова, которую вызвался проводить Крушинский. Ольга Андреевна поселилась, по совету Волкова, в семействе якута Стебутова, в маленьком домике, на берегу реки, недалеко от лавки Серапионова. Крушинский днем обошел весь городок и теперь уверенно вел Ольгу Андреевну по пустым уличкам, где жались к земле низкие горбатые домишки. Неверный свет луны, кривые тени на земле, дикий вой собак и смутный ропот реки – все было тоскливо и страшно.
– Я не смею напоминать вам о моей любви, – сказал Крушинский, когда он и Ольга Андреевна уже подошли к ее дому, – но я прошу вас: не говорите пока решительного нет!
– Зачем вы начинаете опять, Валентин Александрович, этот напрасный разговор! Поймите вы, наконец, что я не могу любить… Вообще не могу… Я не жива и не могу быть живой… Нет, нет…
– Вы враждебно ко мне относитесь?
– Совсем не враждебно… Но вы не знаете, какая я. Я хуже, чем вы думаете.
– Я не хочу, чтобы вы были иною.
– Вы не сказали бы этого, если б лучше меня знали… Прощайте…
– Я не хочу, я не могу, – пробормотал он, когда косоглазая якутка-подросток отперла дверь и Бессонова уже стояла на пороге.
Ольга Андреевна медлила войти в дом, держась за ручку двери.
И Крушинский не спешил уходит. Его высокая фигура казалась плоскою, как будто картонною. А лицо, зеленовато-белое от луны, похоже было на мертвую маску.
Нахмурив свои тонкие брови, несколько мгновений Ольга Андреевна разглядывала лицо юноши и, наконец, улыбнулась странно и еще раз внятно сказала:
– Прощайте!
Босоногая девчонка-якутка провела Ольгу Андреевну в ее комнату. Там много было ларей, и нагромождены были какие-то сундуки в углу; натоплено было жарко; перед образом Николая Чудотворца горела лампадка; на красном комоде стояло круглое зеркало.
Ольга Андреевна заперла дверь. Сквозь неплотную штору проникал в комнату лунный свет, всегда тревоживший Ольгу Андреевну. Она стала на стул и занавесила окно платком, но наверху все-таки оставалась щель и оттуда лучился этот призрачный и мучительный свет. Она чувствовала, что уже не в силах бороться с ним.
– Как я устала, Господи! – прошептала Ольга Андреевна, ложась в постель и закрывая глаза.
И тотчас же она почувствовала, что, несмотря на усталость, ей не придется заснуть в эту ночь. Луна и смутные мысли волновали ее. «Что такое – вся эта странная жизнь, здесь, посреди таежных дебрей, на этих пустынных берегах? – думала Ольга Андреевна, изнемогая в какой-то непонятной тоске. – И кто эти люди вокруг меня? Зачем я не говорю правды Крушинскому? Я говорю ему: нет, нет… Но он не верит и надеется…»
Ольга Андреевна почувствовала, что ей холодно. Она поднялась с постели и хотела подойти к сундуку, на котором лежала шуба, чтобы накрыться ею, но неожиданно для себя пошатнулась и прошептала в испуге:
– Господи! У меня лихорадка.
Лежа в постели под одеялом и шубой, она продолжала дрожать. Ноги у нее стали тяжелыми, как будто к ним привязали гири.
– Алдан… Алдан… Экспедиция на Алдан, – бредила Ольга Андреевна и, сознавая, что бредит, старалась не повторять этих ненужных ей слов, но язык и губы не слушались ее:
– Алдан… Алдан…
От лампадки, мерцавшей тихо, поплыли круги и кольца, красные и золотые. Все заволоклось легким туманом.
Но время от времени из тумана возникали чьи-то лица, плоские, как будто нарисованные на картоне, Ольга Андреевна вглядывалась в них, стараясь угадать, кто это.
Закивал длинный белый нос в пенсне, и теноришко замяукал что-то о богоподобном пролетарии; плоский, как будто вырезанный из картона, Крушинский беззвучно шевелил своими картонными губами; дрожала тут же красная бороденка Волкова…
– Ах, ноги тяжелые какие, – пробормотала Ольга Андреевна и попыталась поднять голову с подушки.
В постели, на ногах ее, сидела черная птица – Анастасия Дасиевна Чарушникова. Потом она стала расти, пухнуть и покрыла Ольгу Андреевну своими черными крыльями.
– Не хочу, не хочу! – простонала Ольга Андреевна.