В чайную приходили все новые посетители. Было тесно и душно. Туманов впал в ту странную задумчивость, которая так пугала Ольгу Андреевну. Она уже несколько раз касалась его плеча и говорила ему что-то, но он отвечал невпопад, всецело занятый, по-видимому, своими мыслями.
– Идут! Идут! – с каким-то неистовым восторгом завопил вдруг Илья.
И в самом деле двери чайной отворились настежь и в горницу ввалилась довольно примечательная компания. Первым влетел черномазый человек восточного типа, в енотовой шубе, которую он тотчас же лихо сбросил с плеч на руки подскочившему приказчику. Этот юркий брюнет, в пестром жилете, с грудью, украшенной значками и орденами, увидев Илью Бессонова, бросился его обнимать.
– Отец Софроний тут с нами! – затрещал истинно-русский брюнет. – И прокламации наши готовы! Вот они, господа!
И он выбросил на стол пачку прокламаций «Союза Латников».
За брюнетом следовало человек десять: какой-то хромой генерал, на костылях; высокий чахоточный парень, судя по одежде, приказчик; жирный купец, с медалью на шее; студент, в мундире, со шпагою, завитой, задыхающийся в узком и чрезмерно высоком воротнике, и еще кто-то.
– Батюшку пропустите! Батюшка идет! – раздались голоса в дверях.
И появился, наконец, иеромонах Софроний, со своею свитою. Это был приземистый, косолапый человек. Лицо у него было темное, как будто земляное. Он держал в руке посох с набалдашником. Рука, сжимавшая посох, была жилистая, крепкая, корявая и как будто обсыпанная землею. Он тяжело и неловко шагал и, пока дошел до приготовленной ему скамьи, дважды оступился. Из-под густых полуопущенных ресниц глаза светились тускло и мрачно.
За Софронием следовала какая-то барыня в соболях, лет сорока пяти, нарумяненная, в парике, по-видимому. А за нею шел огромный лакей, в ливрее, с покорным и тупым лицом.
– Ей, гряди, Софроний, святой церкви вития и светильниче, – завопил торжественно Илья и вдруг неожиданно прибавил скороговоркою: – А мы тут, отче, все уже поджидаем вас. Пивца не хотите ли? Арсений Григорьевич! Холодненького нам…
– Не хочу пива, – сказал глухо Софроний и стукнул посохом. – Жидов здесь нету? О русском деле говорить можно?
– Нет жидов! Нет! – засуетился Илья. – Слушаем вас, отче.
– Не пора ли нам, братия, покончить с этою самою смутою? – сказал Софроний, озираясь. – Разве нас мало? Разве не за нас весь русский народ?
– Погоди, отец, – вскочил вдруг брюнет в пестром жилете. – Погоди. Жидов здесь, кажется, нету, однако, посторонние есть…
– Это свои, свои, – захлопотал Илья.
– To есть как это «свои»? – засмеялся Ляхов. – Я, извините, не ваш. Хозяин! За чай получи!
И, брякнув гитарою, Ляхов вышел из чайной.
Встали и еще некоторые и взялись было за шапки.
– Богдан Юрьевич! Пойдем и мы, – громко оказала Ольга Андреевна.
– Это кто? – спросил Софроний, указывая черным своим пальцем на Бессонову.
– Это сестрица моя, – громким шепотом стал объяснять Илья. – И вот еще Туманов господин, склонный христианство принять, а до сих пор от безверия страдавший…
– Пусть остаются, – разрешил Софроний.
– Господин Туманов! Слыхали, как же! – вмешался брюнет. – Очень приятно познакомиться! Вот они нам скажут откровенно, что такое вся эта революционная махинация. Они сами изволили на главной их квартире быть и с ихними главарями хлеб-соль водили. Не правда ли, господин Туманов, изрядную сумму от заграничных жидов получили наши бунтовщики на российскую смуту?
Туманов худо вникал в то, что происходило вокруг него, но почему-то слова брюнета долетели до него и он обратил на них внимание:
– Чепуха какая! – улыбнулся Туманов, и слегка раздвинув плотные ряды соседей, вышел вперед. – Это неправда, – продолжал он, с любопытством рассматривая брюнета. – Да неужели вы в это верите? Ах, какой вздор! Ах, какой вздор!
– Эге-ге! Да вы, кажется, и сами от них недалеко ушли? – захихикал брюнет.
– Это у вас все такие истиннорусские? – спросил Туманов, обращаясь к Софронию.
Монах нахмурился.
– Послушайте, батюшка, – сказал Туманов и потер лоб рукою, как будто стараясь собрать мысли, – я вот хотел спросить вас, потому что вы все-таки настоящий. Только, извините, у меня в голове путается с некоторых пор. О чем я? Ах, да! Вот вы мне скажите откровенно, почему это у нас, русских, холодно и сухо так? На Западе там еще хуже, там уж давно тепло и просто слякоть какая-то, но ведь солнце-то где-нибудь горячо светит? А? Или как же это? Замерзать нам что ли суждено?