– Владимир Сергеевич! Милый! Не надо… Владимир Сергеевич! Не надо, милый…
В углу сидел толстый человек, положив симметрично на колени огромные, отекшие руки. Его мутностеклянный взгляд был неподвижен и тяжел. Этого толстого человека привели два молоденьких офицера. Они оживленно разговаривали. То и дело звучали металлические слова: акции, облигации, проценты, опека…
Молоденький почтовый чиновник, смеясь и размахивая руками, с необыкновенной горячностью рассказывал своему смущенному спутнику, тоже чиновнику, сложную историю об изобретенном им аппарате для «перлюстрации» писем.
– Георгий Николаевич, сегодня вам дежурить, – сказал молодой толстый ординатор, обнимая Чернышева за талию, – вон и профессор приехал…
Когда врачи вошли в амбулаторию, там уже сидела больная, и студент писал что-то на листке, обращаясь с вопросом то к ней, то к ее мужу, инженеру, который отвечал коротко и точно.
Чернышев взглянул на больную, и знакомое и влекущее почудилось ему в ее глазах, слегка косящих, в странной улыбке не то лукавой, не то чувственной…
«Я видел эту женщину когда-то», – подумал Чернышев.
На разграфленном листе под рубрикой «имя и фамилия» значилось: Железнова, Мария.
– Вы муж больной? – с тайной, странной для него самого, неприязнью спросил Чернышев, оглядывая белокурого господина в инженерной форме.
– Да, это моя жена, – спокойно ответил инженер.
– А позвольте узнать ее девичью фамилию, – нерешительно сказал Чернышев, чувствуя, что краснеет.
– Галицкая. Ее фамилия Галицкая…
– Вот как… В таком случае мы были знакомы когда-то.
И Чернышев вспомнил с неожиданной ясностью вечер в одной патриархальной семье, где он, тогда еще студент первого курса, бывал не раз. За Москвой-рекой, у Троицы в Лужниках, стоял серенький двухэтажный дом доктора Тулупова. По субботам у Тулуповых собирались гости, молодежь… Танцевали в зале и с увлечением играли в фанты, в то время, как в кабинете старики пылили мелом на зеленых столах.
И вот здесь Чернышев встретил Галицкую. Она только что кончила тогда гимназию; у нее был недурной голос: она мечтала о сцене. Ее загадочная улыбка, странный пристальный взгляд ранили сердце Чернышева.
Когда играли в «почту», он написал дрожащей рукой: «Вы прекрасны. Я люблю вас». И она ответила «У меня есть жених».
Чернышев прочел записку, разорвал ее и, не взглянув на девушку, уехал домой. С тех пор прошло семь лет.
И вот снова она сидит перед ним с тою же улыбкой и с что-то знающим взглядом.
– Вы узнаете меня? – сказал Чернышев, касаясь руки больной.
– Я тебя знаю, – сказала она, улыбаясь тихо и нежно, – ты – Гавриил архангел. Только зачем ты сюртук надел – вот уж этого не понимаю.
И неожиданно она обратилась к мужу:
– Ты заметил, супруг мой? Все лукавят, лукавят… И даже крылья себе обрезали – чудаки…
– Ты ошибаешься, дорогая Маша, – сказал инженер серьезно, – это вовсе не архангел Гавриил, а просто доктор Чернышев. Ты не помнишь этой фамилии? Чернышев…
– Какой там Чернышев… Глупости какие… Это студент такой был в меня влюбленный. Бог с ним.
Больная была странно одета: на голову она приколола веночек из бумажных цветов, и серое скромное платье ее было разорвано у ворота…
– Я люблю, когда декольте, – сказала больная, показывая на свою хрупкую обнаженную шею и чуть порозовевшую грудь.
– Вот, Маша, надень платок, – сказал инженер.
– Ах, оставь, глупый… Не надо мне… Так хорошо. И доктору нравится.
Вошел профессор, толстоносый и губастый, в золотых очках.
– Ну, что? Как? Имя? Возраст? Давно ли с ней приключилось? – спрашивал профессор, принимая листок от почтительно склонившегося студента.
– Вы – муж? Рассказывайте.
– Месяца два тому назад я заметил, что жена стала до странности мрачной и жаловалась на головные боли…
– Хорошо-с. Дальше… Дальше…
Муж плавно и точно рассказывал, а профессор мотал головой, видимо, скучая.
– Постой. Погоди, – перебила больная, – когда, ты говоришь, я веселой стала?
– Вчера, Маша.
– Да, да… Вчера. Верно. Я для смеха всю посуду у нас перебила – хорошую такую…
Она засмеялась.
– А вам я, профессор, нравлюсь?
И она запела, поджав ноги и обхватив колени руками:
– Голос какой хороший, – сказал Чернышев, чувствуя, что у него холодеют пальцы на руках и сердце неровно стучит.
– Ваше мнение, товарищ? – спросил профессор, обращаясь к толстому ординатору.
Ординатор, отдуваясь и кряхтя, точно он лез в холодную воду, стал излагать свой взгляд на болезнь.