Вороная кобыла Джипси помотала головой, пробуя поводья: в чьих они руках? В опытных ли?
Зиночка догадалась и похлопала Джипси по шее, заискивая у нее.
Коляска уже выехала за ограду. В коляске сидели старики – сама Мария Андреевна Ярицкая, глава дома, вдова лет пятидесяти, с приятным добрым лицом и усталыми серыми глазами, и батюшка с матушкой.
– А ты опять Руслана велел оседлать; ведь он сумасшедший, – сказала Мария Андреевна укоризненно, когда, ее сын Сережа, студент, подскакав, лихо осадил жеребца около коляски.
– Сергей Николаевич, помогите мне: у меня правое стремя короче, – сказала Нина Глебова, блондинка с хрупкой шеей и нежным нескромным ртом.
В это время дочка Марии Андреевны, Варя, в амазонке, с зеленой вуалью на шляпе, ездила по лугу перед церковью. И ее спутник, инженер Савинич, наклоняясь, что-то шептал ей.
Константин Андреевич сел на своего лопоухого гнедого Ермака и с удовольствием почувствовал, что Ермак неутомлен и что ему тоже хочется в поле, вон из усадьбы.
«Мне сорок семь лет, – подумал Константин Андреевич, инстинктивно сжимая коленами седло и по привычке перехватывая поводья пальцами левой руки, – сорок семь лет! Боже мой! А еще недавно казалось, что жизнь впереди, что успеешь и поработать, и подумать о себе, о смысле того, что окружает тебя… И что же? Постоянная мысль о завтрашнем дне, все эти повседневные заботы иссушили сердце и ум. Да, хорошо сказано в Новом Завете о птицах и лилиях, которых любит Бог за их беспечность…»
Коляска и всадники проехали по ветхому мостику, перекинутому через небольшую речонку, запруженную на скорую руку хворостом, соломой и глиной.
Томная благоуханная земля и безоблачное, нежное небо и едва уловимое предчувствие осеннего ущерба – все располагало к той полупечальной, полусладостной мечтательности, от которой так жутко и хорошо замирает сердце.
Сережа и Нина Глебова поскакали вперед. И пыль из-под копыт казалась на солнце розовой.
На перекрестке, у криницы, что-то чернело.
– Это Григорьев, должно быть, – сказала Мария Андреевна брату, который ехал рядом с коляской.
Григорьев, харьковский студент, сын соседа-помещика, ухаживал за Варей. И Константин Андреевич понял, что племянница сговорилась с Григорьевым и он не случайно ждет кавалькаду у криницы.
Варя ударила лошадь хлыстом и поскакала к перекрестку, а Савинич поехал рядом с Зиночкой.
«Зачем он так близко едет», – думал Константин Андреевич, с отвращением разглядывая плотную спину инженера и ловкие ноги, обтянутые рейтузами.
Почти со всех полей уже убрали хлеб, а иные были распаханы под озимое. Над балками, бархатом чернозема и рыжей щетиной скошенного хлеба стояла золотистопепельная мгла от послеполуденных солнечных лучей.
– Как хорошо! – прошептал Константин Андреевич, любовно вдыхая нежный теплый воздух. – Как хорошо! И зачем эти смешные мысли о невозможном, когда прекрасен мир всегда и в юности, и на ущербе и даже тогда, когда мучительно тоскует сердце.
Но тотчас же Константин Андреевич почувствовал, что мысль его лукава: «Нет! Нет! Мир прекрасен только потому, что Зиночка улыбнулась ему нежно и загадочно, когда он помогал ей сесть на седло».
И он опять повторил, тряхнув седой головой:
– Сорок семь лет! Сорок семь лет!
Теперь ехали мимо Берашевского хутора. Босоногие девки, в кубовых сарафанах, стали в ряд у плетня и глядели на проезжающих, чему-то смеясь.
Выскочили три лохматые собаки и, пыля, с отчаянным лаем бросились под ноги лошадям.
– Не бойтесь, Зиночка! Не бойтесь! – крикнул Константин Андреевич, заметив, что ее лошадь шарахнулась в сторону.
– Ничего! Ничего… Только вот я хлыст потеряла…
Константин Андреевич соскочил с лошади и подал Зиночке хлыст. Пальцы его встретились с тонкими горячими ее пальцами и на мгновение в глаза ему блеснул влажный и трепетный свет ее глаз.
– Тишина какая! – пробормотал Константин Андреевич и отвернулся.
– А вы знаете, – крикнул батюшка из коляски, когда Константин Андреевич садился на своего Ермака, – Севригинский управляющий прислал мне сказать, что женится. Скоро свадьба. А! А ведь ему под шестьдесят, а то и больше, пожалуй.
– Мазепа! – засмеялся невесело Константин Андреевич.
Дорога шла вниз, в балку. И там, внизу, у шалаша горел тускло костер: бахчари пекли картошку.
– Здравствуй, Архип, – крикнул Сережа, подъезжая к бахчарям, – когда ужо назад поедем, приготовь нам кавунов послаще.
– Да мы их сейчас в коляску возьмем, – крикнула бойкая румяная попадья.
Коляска остановилась и всадники подъехали к шалашу. Сережа и Григорьев сошли с коней и, неловко ступая, на согнутых ногах, пошли по неровной земле к бахче выбирать кавуны.