– Я не понимаю сантиментальной любви, – сказал Савинич, похлопывая хлыстом по голенищу, – любовь прежде всего страсть. Она слепа и стихийна. Мы, умные и культурные люди, должны ею овладеть и ввести ее в нормы, подобно тому, как мы стараемся упорядочить и обезвредить такие стихийные силы, как, например, электричество. Цель любви деторождение, что бы там ни говорили поэты. Значит, наша задача создать нормальную семью. Тогда любовная страсть не будет так губительна и безумна, как теперь… Но почему же, однако, говорят одни, мужчины? Интересно, что скажут дамы.
У Марии Андреевны появилась на губах добрая и грустная улыбка и она сказала, обращаясь почему-то к дочери.
– Знаешь, Варя, когда твой папа покойный в первый раз сказал мне о своей любви, мне показалось, что кто-то меня мехом закутал: жарко, душно, темно… Я задохнулась и ослепла. А он мне нравился. Ах, как я боялась любви…
– Страшно… страшно, – повторила Варя задумчиво. Все, как по уговору, поднялись и стали молча и торопливо садиться на лошадей. И на обратном пути все молчали.
В лесу раскинули густую сеть темно-зеленые сумерки, и на поля потом, когда закатилось солнце, пала зыбкая мгла. И даже дорогу плохо было видно. Лошади пугались кустов и шли боком, мелко перебирая ногами.
Когда приехали в усадьбу, разошлись по разным комнатам умываться, а потом собрались на террасу к ужину. И уже сад был в холодном серебряном сиянии, и лишь кое-где лежали густые черные тени: взошла луна.
После ужина все разбрелись по дорожкам. И Константин Андреевич, помедлив немного у круглого стола, за которым сидела с вязаньем Мария Андреевна, тоже спустился по шатким ступеням в сад, в лунную мглу.
Константин Андреевич шел по главной аллее и чувствовал, как все в этой белой зыбкой мгле звучит и дышит по-новому – не так, как днем. Возникали какие-то странные шорохи и шелесты, звучали какие-то придушенные голоса невероятных существ, маленьких, должно быть, и горбатых, в зеленых колпаках.
Среди деревьев ходили в белых мантиях какие-то рыцари с серебряными щитами; на площадке для тенниса Константин Андреевич увидел всадников на огромных белых конях; около беседки стояла женщина, вся в белом, с простертыми вперед руками: это ворожили луна и туман.
На большой чугунной скамье сидела молодежь. Слышался сдержанный шепот.
Константин Андреевич повернул на боковую дорожку и пошел к пруду. На этой дорожке, заросшей травою, пахло влажно и остро, грибами и прелой прошлогодней листвой.
Константин Андреевич подошел к ограде, толкнул калитку и вышел из сада. Пруд был внизу – белый, как в саване, а купальня была непохожа на ту, дневную, в которой каждое утро купался Константин Андреевич: теперь она казалась каким-то таинственным убежищем, и верилось, что в ней скрываются сейчас живые существа – может быть, люди, а может быть – сказочные чудовища.
Константин Андреевич прекрасно знал, что до пруда было сажень шесть-семь не больше, но от звездного и лунного света трудно было определить расстояние – все путала серебристо-белая мгла. Константин Андреевич стал спускаться вниз, неуверенно ступая по скользкой траве. Неожиданно он заметил маленькую фигуру, прикорнувшую около куста.
– Кто это? – спросил он глухо, не узнавая в ночи собственного голоса.
Фигурка нерешительно приподнялась.
– Боже мой! Это вы, Зиночка?
– Да, я… Посидим здесь, дядя Костя. Хорошо здесь.
– Звезды-то сегодня какие, – молвил Константин Андреевич, усаживаясь на траву рядом с Зиночкой.
– Вы вот на них с земли посмотрите, – сказала Зиночка, опрокинувшись на спину, – вот ложитесь, как я. Кажется, что они упадут сейчас – прямо на грудь.
Константин Андреевич лег на спину и стал, как Зиночка, смотреть на звезды.
– Когда так смотришь на звезды, – проговорил Константин Андреевич, приподнимаясь и заглядывая в лицо Зиночки, – кажется, что жизнь твоя прошла недостойно, торопливо и мелко. Звезды требуют прекрасного и величавого.
– Это правду вы сказали, дядя Костя. Все вокруг нас мелко и ничтожно, а между тем сердце все надеется, все ждет чего-то… Сегодня на прогулке говорили о любви. Только вы молчали. Что вы думаете о любви, дядя Костя?
Константин Андреевич ничего не ответил.
– Вы молчите, дядя Костя? Нет, вы должны сказать – вы такой умный, такой серьезный…
– Я ничего не знаю о любви, Зиночка, право. Когда я был молод, я принимал за любовь то страсть, то дружбу, но я не знал до последнего времени, что любовь – чудо. Да, Зиночка, я отношусь теперь к любви суеверно. Она изменяет все вокруг, и то, что казалось случайным и преходящим, приобретает новый таинственный смысл, когда приходит она, любовь.