И так, в ту ночь Матрена Савельевна сидела у него на диване, жуя пряники и манерничая, а он изнывал в своей нежной и суеверной любви.
– Через год переведут меня на поселение под Иркутск, – говорил Коробанов, робко касаясь ее руки и понизив голос, – и мы бежим с вами, Матрена Савельевна, в Россию. Я переменю имя. И мы начнем с вами новую жизнь – в борьбе и опасности. Не правда ли?
– Мне что ж! Поедемте в Россию, Игорь Александрович. Я у дяденьки попрошу рекомендацию. Нам в России кредит откроют. Торговлю там маленькую завести можно.
– Какое чистое и наивное сердце у вас, Матрена Савельевна! Вы даже не догадались, по-видимому, о какой жизненной борьбе я говорю.
– Вам, Игорь Александрович, виднее. Вы ученый. А я к тому сказала, что мне в бедности надоело жить. Вот муженек купил домишко в долг, а по-моему, теперь ему расплатиться трудно будет.
– Дитя! Дитя! Не в деньгах счастье! Ах, какая чистота у вас в глазах, Матрена Савельевна!
– Сядьте ко мне поближе, Игорь Александрович, – молвила Хиврина, указывая на диван.
Три часа просидел в кресле Прилуцкий, не засыпая и мечтая о чем-то. Время от времени он внимательно разглядывал лицо заснувшей у него гостьи. Она спала беспокойно, бормоча несвязное в бреду. Иногда она открывала глаза и говорила, не замечая, по-видимому, Прилуцкого:
– Пора, пора… Время пришло… Я пойду, я пойду…
Наконец, совсем рассвело. Чарушникова полулежала в кресле недвижно. Теперь лицо ее зеленовато-землистое, с черными кругами под глазами, с тоненькими нитями губ, казалось мертвым и зловещим.
Неожиданно она проснулась, как будто бы кто-то незримый подошел к ней и коснулся ее.
– Который час? – крикнула она, озираясь с тревогою.
– Восемь часов, – сказал Прилуцкий.
– Ах, Боже мой! Пора, пора! – заторопилась горбунья и, накинув на себя пальто, бросилась вон из комнаты. Она даже не простилась с Прилуцким и помчалась, размахивая руками, к домику Стебутова. Когда Чарушникова ворвалась в комнату, Ольга Андреевна еще лежала в постели, но уже очнулась и с тревогою вспоминала о своем ночном бреде, чувствуя, что она больна и что скоро она опять лишится сознания.
– Что с вами, очаровательница? – всплеснула руками Чарушникова, заметив, что Ольга Андреевна в жару.
– Не знаю, – прошептала Бессонова, закрывая глаза и покоряясь болезненной дремоте, опять ею овладевшей.
– Нет, нет, я вас теперь не оставлю, дивная! – пробормотала Анастасия Дасиевна.
Она позвала девочку-якутку и послала ее в дом Хиврина за доктором Тумановым, а сама принялась хозяйничать в комнате. И получаса не прошло, а комната была уже в порядке. Чарушникова вытерла одеколоном лицо Ольге Андреевне; поставила термометр; приготовила все нужное для компресса, и, наконец, уселась в кресло около больной, ожидая доктора.
Бессонова опять начала бредить и металась по кровати, не понимая, где она и кто около нее.
Иногда она просила пить, и тогда Чарушникова подносила ей стакан с водою, низко нагибаясь к ее лицу и разглядывая больную своими круглыми совиными глазами, как будто в самом деле, как сова, худо она видела при дневном свете.
Наконец, пришел доктор Туманов. Чарушникова встрепенулась и бросилась к двери, загородила ему порог, бормоча что-то и увлекая его в сени.
– На минуту! На минуту, товарищ, – шептала она, повиснув у него на руке, – ах, мне надо предупредить вас и рассказать вам в чем дело.
– Я слушаю, – сказал Туманов, отступая и с любопытством вглядываясь в странную горбунью, давно уже ему известную, но всегда казавшуюся загадочной.
– Заболела эта девушка… Понимаете? Та, что приехала вчера… Бессонова заболела… Сама Бессонова…
– Я слышал, что везут к нам Бессонову. И о прошлом ее слышал немного. Но почему так таинственно вы о ней говорите?
– О ней? А как же о ней говорить? А, впрочем, я другое хотела сказать. Ее надо лечить, надо спасти… Понимаете? И я думаю, товарищ, что лекарства не помогут здесь, то есть, если и помогут, то не совсем. Вы, именно вы должны сделать что-нибудь для нее. Только каким-то усилием воли – я думаю вашей воли – можно одолеть ее болезнь.
– Я не совсем понимаю вас, – нахмурился Туманов. – Вы позволите посмотреть больную?
– Можно, можно, конечно! – засуетилась Чарушникова, не пропуская, однако, доктора в комнату и даже цепко схватив его руку костлявыми пальцами.
– Можно, можно, конечно! – повторила она, криво усмехаясь. – Только она такая… Очаровательная…