Сергеев (прищелкивает, припевает). Ах-х, мать честна, удалого молодца!.. У моего папаши колбасная заведения.
Входит Ивлевна с чайником; Сергеев бросается к ней.
Сергеев. Ах-х, раскрасавица, ну, золото червонное…
Ивлевна. Насилу достукалась… Боятся продавать: Красная Армия, говорят, пришла.
Сергеев. Ну, садись, красавица, заслужила. Давайте-ка стаканчики. (Подают чашки; наливает из чайника.) Хозяин, бери-ка. (К Ивлевне.) Красавица, пот-чуйся. (К Марьяне.) Молодайка, черепушечку.
Ивлевна берет чашку.
Старик. Мы не потребляем ее.
Марьяна продолжает, отвернувшись, молча возиться около печи.
Сергеев. Н-но и жидкий народ ноне пошел, слабый. Эх, красавица, гульнем мы с тобой, что ль! Урра-а!
Ивлевна. Штоб вам быть здоровыми да веселыми да скоро жениться.
Сергеев. Типун тебе на язык. (Пьют.) Эй, хозяйка, скоро закуска будет? (Наливает стакан самогону.) Угощайтесь.
Ивлевна. Покорно благодарю, – вы спервоначалу.
Сергеев. Ничего, кушайте. (Выпивают, захмелели.) У папаши тройка была караковых – огонь. Бывало, запрягу; а сани ковром застелю, и девушек катать. (Посматривает на Марьяну.) Девушки меня любили, отбою не было, просто как мухи на мед. Молодаечка, что ж вы с нами по стаканчику? Пройдемтесь, любо-дорого.
Марьяна презрительно молчит.
Ивлевна. Обо мне бесперечь мущины убиваются, до того убиваются, до того убиваются… Я говорю: «Ах, оставьте ваши аранжегменты». А они: «Ну, не мо-гем, – уж дюже у тебя блестят глаза, ну, блестят, как самовар. А зубы у тебя, грит, как у кобеля, – бе-е-лые пребелые. И за пазуху тебе бог наклал. И сама ты…» Ну, вот перед истинным – чисто надоели. (Выпивает.)
Сергеев. У моего папаши колбасная заведения была, большая заведения была, человек до тридцати рабочих работало. Бывало, наберешь колбас разных: и чайной, и чесночной, и копченой, и языковой, опять же водочки, а женскому полу сладкой наливочки, винца, конфет, пряников, – и-их, вот зальемся. У нас за городом роща, так в рощу.
Ивлевна. А я хавалеров до страсти боюсь. Как хавалер, так у меня серче так и трепыхается, так и трепыхается, аж боюсь помереть. Мне дохтур так и сказал: у вас, грит, раздрызг серча.
Сергеев. Ну, споем, что ли?
Ивлевна. Сергеев. (поют разноголосо).
Луша (подает курицу и вареники; мимоходом). Мордой-то в нашего борова дюже вышел. Сергеев (к Марьяне). Молодаечка!..
Луша. И хрюкает. Свинья ды боров.
Сергеев схватывает ее, притягивает, хочет обнять.
Луша (бьет его, вырывается). Будь ты проклят, окаянный!.. Отец-то твой прошибся: тебя бы замест борова прирезал, то-то сала натопил бы…
Сергеев (идет к ней). Перепелочка!.. Ишь недотрога. Чистая коза: так и отскочит, как мячик.
Старик. Ты, служивый, вот што: ты с кем хошь балуй, а девку не замай. У нас этова заведения нету.
Сергеев (грозно). Что-о-о! Учить меня!.. Зараз расстреляю, и пикнуть не успеешь. Где винтовка?
Старуха. Царица небесная… Мати пресвятая!..
Старик. Што ж, стреляй, твоя сила, ну девку не трожь.
Сергеев (наливает, пьет). Я всю деревню разнесу, не посмотрю!.. Сволочи!.. (К Марьяне.) Молодаечка, успокойте мои нервы. Очень у вас брови черные.
Марьяна (надменно). Ты меня не замай, слышь, не замай, – не рад будешь.
Сергеев. Меня девки любили. Да мне начхать. Выпьем, красота, одна ты у меня, неоцененная, осталась. (Обнимает Ивлевну. Та, пока он заигрывал с другими, сидела насупившись.) Нос у тебя прямо греческий.
Ивлевна (отстраняясь). Ка-акой!.. Ах ты, паскуда… тварь ты низкая!.. Ды как ты смеешь?!. Я отродясь в греках не крестилась и от своей релегии не отступлюсь, хочь режь меня. Я те все глаза твои бесстыжие выдеру!
Сергеев. Да что ты взъелась?! Я об вашей религии никак не касаюсь. Я об вашей красоте.
Ивлевна. Какая жисть моя была, в судомойках ды в кухарках (плачет), свету божьего не видала. Ни семьи, ни ребеночка. Разве станут на местах держать с детьми? Сожрали мою жисть господа, а он еще мою релегию конфузит…
Сергеев. Да чево вы белугой ревете? Я же никаких…
Входит Микеша.
Сергеев (злобно Ивлевне). Прячь самогонку, чертова кукла! (Падает на скамью, корчится и стонет.) Смеертынька моя!.. Ой-ей-ей, пропадаю!..
Микеша. Эй, Сергеев, бери винтовку, рота выступает на позицию.
Сергеев. Ой, пропадаю, Микеша!
Микеша. Да чево с тобой?
Сергеев. Ой, смерть пришла, живот схватило, помираю!
Микеша (почесывает затылок). С чево бы такое? Был здоровый, сразу, как в холере. Отделенный велел зараз в строй. А то вали в околоток. (Берет винтовку, уходит.)
Сергеев. На-кось, выкуси! (Показывает дулю.) Только пришли, опять иди. Да я обезножил совсем. Что я, лошадь, что ли! Пущай другую роту шлют, а то нашей и отдыху нету. Ну-ка, давай-ка чайничек, будем лечиться.
Пьют с Ивлевной. За дверью слышны голоса. Сергеев прячет чайник, ложится на скамью и стонет.
Павел (входит). Ты чево ж валяешься? Рота в строю, а ты вылеживаешь.
Сергеев (стонет). Схватило, товарищ, во как схватило, вроде холеры…
Павел. Я те схвачу, подлая шкура! Сейчас в роту!
Сергеев. Ой-ей-ей. Ей-богу, не могу!..
Луша хохочет в рукав.
Павел (вынимает револьвер). Ну!!
Старуха. Ивоевна. Луша. Ой, батюшки!.. Мати пресвятая!! Страсти-то!..
Сергеев (торопливо обувается). Я сейчас, легче стало…
Павел (подозрительно оглядывает стол, избу). Это что такое? (К хозяевам.) Это он велел готовить?
Старуха. Куры-то у нас – наседки либо…
Старик. Помолчи, старая… Это, господин начальник, мы собрались повечерять да служивому говорим: садись с нами.
Сергеев. Они действительно пригласили меня.
Старуха. От цыплят-то квочку. Куды же цыплята-то?
Старик. Помолчи, старая… Ничего, пущай… с походу-то, с устатку…
Луша. А сам чистый кабан.
Павел (к Сергееву). Подлая шкура!.. Мародер!.. Собака проклятая!.. Примазываться умеешь, а вот товарищи на позицию идут, так тебя нету. Если замечу хоть малейшее, и ротному докладывать не буду – всажу пулю, и шабаш!.. Расплачивайся сейчас с хозяевами.
Сергеев. Сейчас. (Торопливо расплачивается.)
Старуха. Ишь ты, батюшка, серчаешь как. Свово рази можно стрелять? В ём дух-от, чать, хрестьянский.
Павел. Отца родного пристрелю, ежли гадить революцию станет.
Сергеев подпоясывает патронташ, вскидывает мешок, берет винтовку и с Павлом уходит.
Ивлевна. Я так и думала, застрелит хавалера.
Старик (сердито). Таскаешь тут самогонку. Кабы нашел, и нас бы не помиловал. (Уходит с хомутом.)
Старуха. Жалко наседку. Луша, загони цыплят в решето да принеси суды, пущай тут ходят.
Луша (хохочет). Борову теперь вольется.
Ивлевна. Жалко, хавалер хороший. Ну, проще-вайте.