В 1932 году Эренбург собирал материал для «Дня второго». Он был в Сибири, останавливался на несколько дней в Томске, встречался с томской молодежью того времени. В тридцатых годах на встрече рабочих авторов завода «Шарикоподшипник», посвященной как раз «Дню второму», Эренбург делился своими замыслами, своими новыми планами. «В “Дне втором”, — сказал Эренбург, — я показал человека, который мыслит книжно. В следующем своем романе я покажу рабочего, который мыслит газетно»[6]. Роман с рабочим, «мыслящим газетно», так и не был написан — время оказалось «трудноватым для пера». На этой же встрече комсомольцы ГПЗ с пристрастием допрашивали Эренбурга — зачем он взял эпиграфом к своему роману фразу из Библии. Из Библии! Эренбург пытался объяснить, что Библия — неплохая книга, но это объяснение не удовлетворило комсомольцев. Такие сомнения бывают не так уж редко и возникают вовсе не в среде дилетантов, рабочих — авторов завода «Шарикоподшипник».
В 1959 году ленинградская критикесса начала разбор «Сентиментального романа» Пановой с фразы о том, что уже пушкинский эпиграф к роману «настораживает»...
Так, вот, Володя Сафонов, главный герой эренбурговского романа, не был выдуман автором целиком и полностью. Нет, у Володи Сафонова был прототип — ибо творческий метод Эренбурга тот же самый, что и у большинства русских прозаиков, тот же самый, что у всех без исключения русских классиков. Только писатель типа Грина мог обойтись без реальных фигур, воздвигая свои романтические замки.
У Володи Сафонова был прототип — молодой томский парень, горячий, увлекающийся, любитель художественной литературы, поклонник Эренбурга, мечтавший о встрече с ним. Эта мечта осуществилась, когда Эренбург приехал в Томск. Они виделись в гостинице, где жил Эренбург, много беседовали друг с другом.
В писательском ремесле есть одна любопытная особенность. Когда обдумывается роман, повесть или рассказ, то очень часто это обдумывание — примерка фраз, смысловая и звуковая — ведется вокруг фамилии реального героя-прототипа; автор для удобства своей работы сохраняет подлинную фамилию героя в своих набросках. Или эта фамилия меняется незначительно, чтоб сохранить ее звучание, ее весомость, — количество слогов в новой, измененной фамилии обычно остается прежним. Если с самого начала не пересилить себя, не заставить себя размышлять о поступках, сразу выдумав ему другое имя, то может оказаться поздно, и чужая, отличная по своему фонетическому каркасу фамилия помешает работе над рассказом, затормозит его.
Примеров этому — множество. Болконские-Волконские — лишь наиболее известный пример подобного рода.
Прототип Володи Сафонова жил в Томске и назывался по паспорту Владимир Сафронов. Эренбург сохранил имя, почти не изменил фамилии героя, когда писал и написал роман. В этом не было, разумеется, ничего необычного или предосудительного — ни один мудрец не мог бы предугадать изобретательность и моральные пределы слуг государства конца тридцатых годов. Володе Сафронову было в высшей степени лестно явиться миру в обличье Володи Сафонова.
В романе Эренбурга были и еще кое-какие детали реальной жизни Томска начала тридцатых годов. Кружок «Ша-Нуар» — остался и в романе «Ша-Нуаром».
Роман «День второй» вышел, имел шумный успех, широко обсуждался. И в Томске, конечно, и в Томске горячее, может быть, всего.
Сам Эренбург многократно выступал в защиту своего героя — он не считал Володю Сафонова (как и Володю Сафронова) отрицательным героем. Эренбург сделал Володю Сафронова рупором особенного рода характеров, типом людей-одиночек, вступающих в конфликт с обществом, одиночек талантливых, честных, но идущих по неверному пути.
Общественностью — всяческой — литературной, партийной и читательской — Володя Сафонов был осужден и осужден решительно.
Читающая публика, общественность Томска всегда считала Володю Сафонова — портретом Володи Сафронова, живого томича. Сам Володя Сафронов считал так же. Во всем этом не было ничего плохого. Беда была в том, что этого же мнения держалось и Томское отделение НКВД.
После смерти Кирова Володя Сафронов был арестован, обвинен, осужден и сослан. Отбыв за него трехлетний (ведь это был 1935 год!) срок наказания, ошеломленный Володя вернулся в Томск. К этому времени «техника на грани фантастики» достигла больших высот — было проведено несколько громких «открытых» процессов, вынесены тысячи приговоров. Разбираться в литературных тонкостях типизации и законах искусства никто из следовательского аппарата и не думал. «Прототипа» забирали при каждой кампании, «дело» следовало за «делом», срок за сроком. Следствие, тюрьма и лагерь надломили здоровье сибиряка.
6
Герой романа И. Эренбурга «День второй» (1934) Владимир Сафонов — молодой интеллигент, увлеченный Достоевским, в романе кончает жизнь самоубийством. Читателями 1930-х годов воспринимался как отрицательный персонаж. Реальная судьба В. Сафонова (Сафронова) не исследована. В дневнике Шаламова 1965 г. имеется запись со ссылкой на сведения, полученные от П. Д. Перли (о нем см. прим. 7):
«Эпилог к “Вторжению писателя в жизнь”.
Сафронов жив, помаленьку поправился, женился даже. Живет в Томске.
Несколько лет назад умерла от рака жена Сафронова Рива, принимавшая огромное участие в освобождении Сафронова, в реабилитации. Рива ездила и к Эренбургу хлопотать.
Рива умерла, и Сафронов женился вторично. Дети от первого брака, уже взрослые, отказались от отца, считая, что отец не имел права жениться вторично — ибо вся жизнь Ривы, все бедствия, все хлопоты прошли на глазах детей» (т. V наст. изд.).