Крестным партийным отцом Фёдора Ильина был Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич[33]. Он же был и литературным отцом писателя Раскольникова. Это близкие лично друзья на протяжении трех десятилетий. Бонч-Бруевич очень высоко ставил именно литературный талант Раскольникова, и они обменивались мнениями по литературным и общественным вопросам. Бонч-Бруевич одобрял и литературоведческие труды «Убийца Лермонтова», «Из истории цензуры», в особенности отмечал драматургию Раскольникова: «Вы нашли себя в драматургии, обязательно добейтесь, чтобы Ваш “Робеспьер” увидел сцену. Это новая, единственная у нас революционная драма».
Раскольников пишет, что он инсценировал «Воскресение» для Художественного театра с большим успехом по всему Союзу. Есть план пьесы о Наполеоне времен Ста дней.
Бонч-Бруевич критикует <его> за бесславную попытку судить, лживо отрицать воистину великого человека, что только мешает истории, наводит тень на плетень. Нужна настоящая работа об этом гении.
В 1930 году Раскольников возвращается на дипломатическую работу и работает до 1933 года в Эстонии. Здесь он покупает для Бонч-Бруевича, ставшего тем временем директором Литературного музея, редкие издания, интересующие музей. В 1934 году Раскольников направляется в Данию, где он по поручению Бонч-Бруевича ищет архивы. В Копенгагене очень нравится и Раскольникову, и его второй жене Музе Васильевне, но дипломатическая судьба играет человеком, и в конце 1934 года Раскольников уже в Софии. Он посол в Болгарии. И здесь он делает заказы для музея и ищет архив Драгоманова, и до 1937 года он поддерживает самую активную переписку с Бонч-Бруевичем.
Переписка с Бонч-Бруевичем велась Раскольниковым в течение многих лет. Они были близкими друзьями чуть не тридцатилетие. Бонч делал подробные, тщательные разборы новых произведений Раскольникова, и до всех издательств, до всей и всяческой аудитории и чтецов новая рукопись Раскольникова ложилась на стол Бонч-Бруевича. И Бонч-Бруевич отвечал подробнейше, в Раскольникове он видел не только героя Октября, но и одаренного писателя, прирожденного драматурга, призванного сказать новое слово именно в русской драматургии.
Раскольников упорно и много работал над созданием нового жанра художественной прозы — ленинской мемуаристики. «Потерянный день» и «Гибель Черноморского флота» были наиболее отделанными вариантами этого нового жанра. Как всякий писатель Раскольников стремился к литературному совершенству. План таких рассказов художественной прозы со всей ответственностью мемуара он вынашивал давно, еще в Кабуле обсуждал он в письмах к Бонч-Бруевичу, предполагая дать название такому сборнику, соответствующее его морской идее: «Кильватерная колонна». Но по совету Бонч-Бруевича изменил его на более традиционное: «Записки мичмана Ильина». Эти записки вышли к партсъезду, и, хотя из-за спешки было допущено много опечаток, Раскольников радовался этой книжке, положившей, по его мнению, начало ленинской мемуаристики.
За это время есть удивительно теплые письма, которыми обменивались Раскольников и Бонч-Бруевич. Раскольников сердечно поздравляет Бонч-Бруевича с его 60-летием и выражает надежду, что поздравит его и с 70-летием. В ответ Бонч-Бруевич пишет: «Я очень болею, мне 62 года, весь год я почти не работал, лежал и только сейчас начинаю мало-помалу что-то делать. Долго жить не собираюсь, в крови появился сахар, а это — грозный признак. Я не строю, Фёдор Фёдорович, никаких иллюзий». С этим грозным сахаром в крови Бонч-Бруевич дожил до 82 лет, пережив своего корреспондента на целых 16 лет.
Как человек, гражданин, патриот Раскольников был в величайшем смятении в 1937 году. Как посол он держал в руках <натяжение> самой последней конструкции. Раскольников хорошо понимал, какую пользу врагу принесет истребление командиров Красной Армии. Он не сомневался, что дело Тухачевского — прямой результат работы немецкой разведки. Расстрелы этим не ограничились. Исчез Дыбенко, старый товарищ по Центробалту, Кронштадту и Октябрю. Исчез Антонов-Овсеенко, исчез Александр Ильин, брат Раскольникова. Раскольников решает не ехать на вызов. Но как, что ему делать, смешаться с кучкой всяких тогдашних... лакать их похлебку с их ладони, жить на их подачки. Раскольников приезжает во Францию, в Париж, повидаться с Сурицем, старым своим сослуживцем. Уже то, что Раскольников приехал советоваться по такому вопросу, обличает великое смятение, в котором была душа Раскольникова. Во Франции в каких-то гостиничных номерах, в приемной советского посла Сурица палуба закачалась под ногами мичмана Ильина. В 45 лет судьба поставила тот же вопрос, что и в Кронштадте, что и на борту миноносца «Карл Либкнехт», штурмовавшего Энзели. Судьба требовала немедленного ответа в свойственном ей детективном жанре. Тут опять можно было рисковать покушением, как в Кабуле. Но как посоветоваться, как связаться с Бончем, единственным, кому Раскольников верил всю жизнь. Бонч в Москве, к тому же и сам Бонч в своих официальных письмах, приходящих через сто цензур, забормотал что-то насчет великой роли Иосифа Виссарионовича в ускорении строительства нового небывалого в мире культурного комплекса, нового здания Ленинской библиотеки, куда, по слову Бонч-Бруевича, уместятся все музеи мира. Что же может посоветовать посол, официальная фигура? Коллега Суриц советовал ехать и только ехать. Но Раскольников принял другое решение. Он сам переходит в атаку, исполняя свой долг коммуниста, делая то, чему учила его вся жизнь. Он пишет письмо Сталину и публикует его во французских газетах. В этом письме Сталин обвиняется в расстрелах военных, в обнажении фронта перед войной (война уже началась, только Советский Союз не был в нее вовлечен).
33
Бонч-Бруевич В. Д. (1873–1955) — управделами Совнаркома в 1917–1920 гг., в 1930-е годы — директор Государственного литературного музея в Москве, близкий друг Ф. Ф. Раскольникова.