Спустя два дни после сцены, описанной в начале рассказа, Амалия с глазами красными от слез и притворно веселой улыбкой сидело у постели своего мужа. Франц был бледен как полотно и худ как скелет. По временам он бросал на жену дикие взгляды, выражающие болезненное состояние тела и расстройство сил души.
– Что же так редко ездит доктор, вот уж пить дней он не был. Ты бы послала ему денег, Амалия.
– Послала, мой друг, ужо будет.
– Ах, боже мой! как мне вдруг душно сделалось; расстегни воротник, Амалия.
– Он расстегнут, мой друг…
– Ах, это медальон меня давит, он как-то неловко лежит.
– Да ты бы снял его покуда; он довольно велик; тебе неловко…
– Нет, не сниму; он дорог моему сердцу, пусть же всегда хранится у сердца.. – Франц дрожащей рукой взял бывший у него на груди золотой медальон, поднес его к губам и снова положил на грудь…
– Что это дети там плачут, ты бы купила им чего полакомиться, – продолжал он, прислушиваясь к шуму в соседней комнате.
– Ах, как меня вдруг сдавило; душно, душно… пошли за лекарем, Амалия.
– Сейчас, мой друг. – Амалия отвернулась и отерла слезы. Душа ее невыразимо страдала. Тут муж, больной, умирающий, которому нечем помочь, который живет еще только потому, что не знает всей глубины своего несчастия, там дети, которые ждут хлеба… Кроме того, ужасные слова Корчинского: «Ждите, я скоро буду!» – не выходят из головы ее…