В последнее время провинциал <…> повторяет прилагательное вотчинный… — В 1867–1868 гг. в кругах крепостнически настроенного дворянства было распространено требование создать «вотчинную полицию», то есть передать полицейскую власть над крестьянами в руки самих помещиков (см. передовые статьи в №№ 25 и 103 «Вести» за 1869 г.). Выражая надежду, что это притязание «окончится пшиком», Салтыков в журнальной редакции данного «письма» прибавлял: «каким окончились вообще все злопыхательства, направленные против реформ настоящего царствования» (снято в изд. 1882).
…высасывает дотла и свои собственные соки… — В ОЗ и изд. 1869 эта мысль об исторической слепоте отживающего класса, который отрицает необходимость «уступок и соглашений» и тем ускоряет свою гибель, развивалась далее так: «…и забывая, что точно таким же неумеренным сосанием он очень недавно и совершенно для себя неожиданно дососался до упразднения крепостного права».
Письмо шестое (Стр. 243)Впервые — ОЗ, 1868, № 10, отд. II, стр. 274–289 (вып. в свет 9 окт.).
В бумагах Салтыкова сохранилась черновая автографическая рукопись без заглавия, начинающаяся эпиграфом из Гете: «Кто не едал с слезами хлеба…» (см. отд. «Неоконченное»), Часть текста этой рукописи вошла в переработанном виде в «Письмо шестое».
При подготовке к изд. 1869 Салтыков несколько сократил «письмо». При подготовке к изд. 1882 были сделаны более значительные сокращения. Приводим два варианта ОЗ и изд. 1869.
К стр. 244. После абзаца «Представьте себе: в этой стране есть правосудие…» в ОЗ и изд. 1869:
Коли хотите, картина такого рода весьма редко изображается во всей полноте; так, например, о мадере упоминается всегда вскользь, а пожалуй, даже и совсем не говорится; но во всяком случае заключения, которые естественным образом вытекают из общего смысла художественных историографических попыток, таковы, что сами собой захватывают область гораздо более обширную, нежели та, которая подразумевается в первоначальном намерении авторов. Если нам говорят, что такое-то государство, не без основания щеголяющее своею единоплеменностию, гибнет, то никак нельзя предположить, чтоб эта погибель была делом исключительно одного какого-нибудь сословия, но скорее всего надлежит думать, что производящие погибель пороки разлиты во всех сословиях одинаково. Такое заключение тем более правильно, что когда нас удостоверяли, что славяне гостеприимны, прямодушны и добросердечны, то никому из нас, конечно, и в голову не приходило утверждать, что эти похвальные качества составляют исключительную собственность одних славянских мужиков; напротив того, мы все, сколько нас ни есть, наперерыв друг перед другом вопияли: да, мы гостеприимны, мы прямодушны, мы добросердечны! Не очевидно ли, что, признавая себя солидарными в области добродетелей, мы тем самым призывали на свои головы и солидарность в области пороков? Да, это очевидно; и потому, ежели все мы одинаково гостеприимны, то все же должны быть и одинаково пьяны; ежели же одни из нас напиваются мадерой, другие сивухой, то разница тут не в результате, а в том материале, при посредстве которого этот в обоих случаях одинаковый результат достигается.
К стр. 253. После абзаца «С этой точки зрения…» в ОЗ:
Очевидно, что сетования эти совершенно того же характера и так же лишены всякой логической последовательности, как и те, которым мы так охотно предавались в незабвенное время рассуждений об улучшении крестьянского быта. В то время мы так отважились, что чуть было даже не нагрубили[238]. Но не надо забывать, что тогда нас задевали за живое наши ближайшие ущербы и застилали наши глаза настолько, что неизбежность катастрофы считалась недостаточно объясненною. Спрашивается: чего же добиваемся мы теперь? от каких еще новых катастроф и опасностей мы заранее отбиваемся?
«Письмо шестое» — одно из наиболее глубоких размышлений Салтыкова о нищете народных, собственно крестьянских, масс — материальной и духовной, и об отношениях, в которых должны находиться к народу, «толпе», передовые представители образованных слоев общества.
«Письмо» начинается полемикой с публицистами реакционно-консервативного лагеря по поводу освещения ими кризисных явлений в сельском хозяйстве России, усиленных недородом 1867–1868 гг.
Корень всех бед пореформенной русской деревни, ее «разорения» эти публицисты усматривали в «уничтожении крепостной зависимости». Но так как прямо порицать акт верховной власти было «не всегда удобно», вместо этого «секретного», но всегда подразумеваемого «порока» был найден другой порок, производный от первого, — «всероссийское пьянство» и распущенность[239].