Вестл заметила:
— Не могу сказать, чтобы мне до смерти хотелось идти.
— Я тоже. Это будет вроде файв-о-клока в морге. Но, пожалуй, мы все-таки должны оценить ее старания. Я знаю, как тебе тяжело, что мы с тобой оказались за бортом так называемого лучшего общества…
— Так называемого?
— …и стали отшельниками. Тебе не приходит в голову, что в меру своих жалких способностей я и сам страдаю за тебя?
— Нет, нет, я знаю. И я совсем не хочу быть христианской великомученицей на костре. Я справлюсь с этим. Только иногда я думаю, не лучше ли было бы для тебя, если бы… Нийл, нет ли какой-нибудь милой, хорошей цветной девушки, которая могла бы поддержать тебя лучше, чем я?
— Может быть, и есть, но я дал обет посвятить свою жизнь тебе и как-нибудь постараюсь не нарушить этого обета.
У нее засияли глаза, но так как дело происходило в Гранд-Рипаблик, то вслух она сказала только:
— Ладно, Ромео, пойдем!
Дом Уэбба Уоргейта на бульваре Варенн над самой долиной Соршей-ривер, построенный в стиле туреньских замков, был еще обширнее Хилл-хауза Берги Эйзенгерца, и в нем было больше башенок, карнизов, фронтонов, декоративных труб на крыше, подъездов, почти-мраморных почти-фавнов, бассейнов, наполненных всяким мусором, контрфорсов настоящих, контрфорсов ложных, висячих садов, флюгеров и окон-фонарей, но меньше книг и картин. В общем — вполне европейский и аристократический дом с украшениями в колониально-лесорубском стиле.
Нийла и Вестл принимала с серошелковой грацией миссис Уоргейт и с взволнованной подозрительностью сам Уэбб, как всегда смахивающий на второго могильщика, счетовода или собирателя бумажных ярлыков и резиновых ленточек — недоуменно безмолвного и постоянно объятого тревогой, как бы у него не отняли его сокровища.
Они пили коктейли в малой гостиной, и когда Уэбб передавал гостям бокалы, вид у него был неестественно напряженный, словно он боялся, — а вдруг эта черномазая деревенщина кусается. Он веками играл с отцом Вестл в бридж, но на лице у него, казалось, было написано: «Я так мало имел дела с вами, цветными, что даже не знаю, принято угощать вас коктейлями или нет».
Столовая Уоргейтов была большая, длинная комната с обнаженными балками, выкрашенными в пурпур и золото, и пестрым плиточным полом. Подавала к столу пожилая горничная-шведка, которой, очевидно, было сделано соответствующее предупреждение, и она подносила блюда Нийлу и Вестл с таким видом, как будто держала в руках корзинки с горячими угольями. Меню состояло из разных окаменелостей, залитых мучными соусами. Гостей, кроме них, не было. Отсутствие Экли и его супруги, о которых подчеркнуто не упоминалось, было ощутимее самого назойливого присутствия.
Беседа велась по окольным путям, в обход негритянской темы. Сама Вестл вдруг решительно дернула занавес:
— Ужасно смешно, знаете — столько есть чудаков, которые утверждают, будто я вдруг, как по волшебству, превратилась в цветную — да, да, представьте себе, и это наши знакомые, люди, у которых как будто хватает ума подписывать чеки и ходить с маленькой. Бедняжки из Лиги Образованных Молодых Женщин в полном смятении, такого еще не бывало по эту сторону Большого Каньона. Просто взять и выставить дочь Мортона Великолепного они не решаются, и, пожалуй, самым безболезненным выходом будет распустить лигу. Вы со мной не согласны, мистер Уоргейт?
— Да… д-да — я понимаю вашу мысль, — пролепетал Уэбб.
Он смутно подозревал, что она шутит, а у могущественного Уоргейта, не знающего себе равных в искусстве сбыта сухой штукатурки и щеток из пластмассы в Чикаго, в Венеции и на горе Каймакишалан, всегда начиналось головокружение и боль в глазах при малейшем намеке на шутку. Однако у него были свои обязанности, как у одного из руководителей Национальной Ассоциации Промышленников, и раз уж эти морские свинки сами затронули щекотливый вопрос о вивисекции, он счел своим долгом поддержать этот разговор, чтобы получить Информацию о Новых Веяниях. Он повернулся к Нийлу и сказал доверительным тоном:
— Скажите — я, вероятно, проявляю непростительную неосведомленность, — значительно ли усиливается сейчас стремление к политической деятельности среди — э-э, гм — цветного населения?