Губы ее раскрылись, тонкие пальцы с зажатой в них сигаретой замерли в воздухе, она часто задышала, потом удивление сменилось скорбным сочувствием. Медицинская сестра, в прошлом — девушка из провинциального городка, потянулась к нему с ласковым участием, но заговорила певичка с Бродвея:
— Ну да?
Он услышал, что его критикуют, доброжелательно, но твердо.
— Нет, вот ловкий чертенок, — умилялась Софи, — прикинулся белым, и хоть бы что, а я и не догадалась!
— Но я же говорю вам, я сам не знал!
— Он, правда, не знал, — сказал Аш тоном школьного учителя.
— Ах, бросьте! — не унималась Софи. — Да как вы, крошка Нийл, могли не чувствовать в себе негритянского ритма? Ведь у кого кожа черна, у того душа ясна, в нем кровь кипит и страсть бурлит, и весь он полон этого самого мумбо-джумбо, которое из Африки!
— Довольно, Софи! — остановил ее Аш.
— В общем, вы меня понимаете. Пусть сейчас я просто дурачилась — Гарлем захотелось вспомнить, — но, клянусь богом, я просто не понимаю, как можно, нося в себе африканские гены, воображать, что принадлежишь к грубым, бесчувственным уродам, которые именуют себя белой расой! Во всяком случае, поздравляю, дорогой!
— Хватит! — сказал Аш. — Имейте в виду, Нийл, ее африканские страсти — чистейшее притворство, как и ее ненависть к белым — этой разнородной группе населения земного шара, наделенной многими достоинствами. Софи — обыкновенная добросовестная общественная деятельница. Но…
Какое-нибудь «но» было во всем, что говорили Аш и Софи (в том, что говорила Марта, никаких «но» не было, потому что Марта ничего не говорила). Чем ближе Нийл узнавал их, тем сложнее казалось их двойственное отношение к нему — как к другу, которого нужно защитить, и как к неофиту, которого следует использовать в качестве козыря в интересах всей расы. Не считаясь с его чувствами, они высказывали соображения вроде того, что: «Даже если это будет тяжко — немного тяжко, только сначала, — может быть, вам все же стоит откровенно заявить, что вы негр?»
Но они решили дать ему еще немного сроку.
Ему и в голову не приходило, что разглашение тайны, которое покроет его позором или славой, может зависеть от кого-нибудь, кроме него самого. Теперь он понял, что разоблачил себя опрометчиво и непоправимо и что от прихоти этих трех человек и Вулкейпов — любого из Вулкейпов — зависит, выдать его или нет. Но вместе с легким страхом пришло облегчение: теперь Софи, Аш и Марта ему свои, родные. Когда Софи поднялась, он сказал:
— Я провожу вас до вашей машины.
Он сидел с ней в ее стареньком двухместном автомобиле и держал ее руку, необыкновенно теплую руку, излучавшую то особое тепло, которого не отмечает термометр, которое кажется то прохладным и ровным, то горячим и трепетным.
Но Софи, только что восхвалявшая вольные радости джунглей, словно ушла в себя. Когда он стал допытываться: «Если все узнают, что я негр, обещаете вы заменить мне тех, кого я потеряю?» — она сердито накричала на него:
— Да ну вас к черту, никого вы не потеряете, кого бы стоило сохранить! Вы уж не ждете ли от нас, чернокожих, жалости к человеку, который имел счастье стать чернокожим? — И тут же, сменив гнев на милость: — Ну, ничего, ничего, не надо плакать! — В точности таким же тоном его уговаривала Вестл. — Мальчика обидели — спеси посбили? Ну, мама утешит.
Она поцеловала его. Никогда его так не целовали — так крепко, так нежно, так красноречиво. Но она быстро отодвинулась:
— Простите, я не целуюсь с белыми мужчинами, а у вас хоть сердце доброе и черное, мозги еще белые, как у младенца. Спокойной ночи!
Он смотрел вслед тарахтящей машине:
«Не могу я обрушить это на Вестл — она так носится со своей газовой плитой. Надо выбираться из этого африканского мира. Слишком он сложен для простых людей, вроде нас с Вестл. Пратт, я возвращаюсь домой!»
28
Все уже вернулись с войны, все его друзья: Род Олдвик, здоровяк Джад Браулер, щеголь Элиот Хансен. Все они вернулись и шумно уверяли, что даже в этом свихнувшемся мире старина Нийл не мог измениться и не изменился.
Дни проходили, а он не встречался ни с Ашем, ни с Софи. К обеду бывали гости, то Джад с женой, то Элиот с женой, и незаметно Нийл вновь становился по всем статьям Чистопородным Молодым Банкиром. Его расовый казус просто привиделся ему во сне или в бредовом кошмаре. Перед здравомыслием друзей недавние фантазии показались сентиментальной чепухой, и он даже готов был поверить, что Родней Олдвик, бывший для него неизменным образцом в танцах, в хоккее, в искусстве завязывать галстук, никогда не говорил тех злых и несправедливых слов о солдатах-неграх, которые запали ему в память.