— Вы думаете?
— Это мое убеждение.
— Благодарю. Тогда дело устроится само собою.
— Однако вы считаете его невозможным?
— Позвольте мне прежде напомнить вам о разговоре, состоявшемся у нас до взятия Тортуги.
— Напомните, время у нас есть.
— Я сказал вам тогда, если вы помните, что наше общество, основанное на прочном основании, могло заставить дрожать испанское правительство и что, если мы захотим, мы будем так сильны, что уменьшим, если не уничтожим совершенно испанскую торговлю в американских колониях.
— Вы действительно говорили это, и я так хорошо понял важность ваших слов, что настаивал как можно скорее овладеть Тортугой, превосходным стратегическим пунктом, чтобы держать неприятеля в страхе.
— Именно. Мы и взяли Тортугу.
— Да, и, клянусь вам, испанцы не отнимут ее у нас — по крайней мере пока я буду иметь честь быть вашим губернатором.
— Я в этом убежден. Но теперь, кажется, настала минута нанести сильный удар.
— Посмотрим, — сказал д'Ожерон, попивая грог. — Судя по вашим намекам, дело обещает быть серьезным.
Монбар расхохотался.
— От вас ничего не утаишь, — заметил он.
— Говорите же и не тревожьтесь.
— Говорить все откровенно?
— Разумеется!
— И вы не обвините меня в сумасшествии или в грезах наяву?
— Ни в том, ни в другом. Напротив, я считаю вас человеком очень серьезным, который, прежде чем решится на какую бы то ни было экспедицию, старательно рассчитает все последствия.
— Хорошо. Если так, слушайте меня.
— Я весь превратился в слух.
— Как я уже говорил вам, лишившись своего брига, я укрылся на Материковой земле. Знаете, в каком месте случай заставил меня высадиться?
— Нет, не знаю.
— В двух лье от Маракайбо.
— Я знаю эти берега; кроме испанцев, их посещают дикари. Вам, верно, пришлось преодолеть немало затруднений, любезный Монбар!
— Нет; как только я высадился на землю, я встретился с вашим племянником Филиппом, который спрятал свою шхуну где-то на берегу.
— Что он мог там делать?
— Не знаю, и, признаюсь, я даже не спрашивал его об этом.
— А я его спрошу.
— Это ваше дело… Тогда мне пришла в голову одна мысль.
— Не могу сказать, что это удивляет меня, — заметил губернатор, весело кланяясь Монбару. — Но что же это за мысль? Она должна быть крайне решительной — или я сильно ошибаюсь.
Монбар ответил поклоном на его поклон.
— О, Бог мой, — небрежно произнес он, — мысль очень простая: надо просто овладеть Маракайбо.
— Что?! — закричал д'Ожерон, вскочив с места. — Овладеть Маракайбо?
— Что вы думаете по этому поводу?
— Я ничего не думаю. Вы меня так удивили!
— Вас это удивляет?
— Мне нравится ваше хладнокровие! Стало быть, вы говорите серьезно?
— Еще бы! Вот уже целый месяц как я обдумываю этот план.
— Да вы просто сошли с ума! Овладеть Маракайбо!
— Почему бы и нет?
— Что за человек! Ни в чем не сомневается!
— Это великолепный способ преуспеть. Кроме того, дело зашло несколько дальше, чем вы можете предположить.
И Монбар подробно поведал обо всем, что ему удалось сделать за время своего пребывания на материке: как он проник в город, как его приняли и прочее и прочес.
Губернатор слушал его, разинув рот; он не мог поверить своим ушам. Однако д'Ожерон был человек смелый. Он сам был флибустьером в течение нескольких лет, и не раз приходилось ему давать доказательства своей храбрости — и какие доказательства! Но в его время никогда не предпринималось такой страшной экспедиции; по своей отважности она превосходила все самое невероятное, что могло нарисовать самое смелое воображение. Поэтому, как он признался Монбару, д'Ожерон был просто поставлен в тупик и готов был думать, что все происходит в каком-то страшном кошмаре.
Монбар улыбался и, прихлебывая грог маленькими глотками, невозмутимо продолжал объяснять ему свой план, а также какими средствами намерен он добиваться успешного осуществления этого плана.
Как это часто случается, когда два энергичных человека, давно знакомых и по достоинству ценящих друг друга, расходятся во взглядах на какую-либо важную проблему, более твердый в конце концов убеждает другого, и тот принимает предложенный ему план, с тем чтобы позднее внести в него необходимые поправки. Д'Ожерон мало-помалу проникся идеей Монбара и в целом одобрил ее.
— Идея грандиозна и достойна вас, — сказал он, — но исполнение ее крайне трудно.
— Меньше чем вы предполагаете. В сущности, о чем идет речь? О неожиданном нападении, и ни о чем больше, — ответил Монбар с жаром. — Заметьте, что этот край удален от всякой помощи и практически предоставлен самому себе. Жителей здесь немного, и они рассыпаны по деревням, гарнизоны слабы, укрепления ничтожны. Мы с быстротой молнии нападем на колонию, прежде чем испанцы узнают, кто мы, и прежде чем, опомнившись от ужаса, который внушит им наше присутствие, успеют собраться, так что мы успеем сделать свое дело и уехать, а они не будут знать, кто на них напал.