4 «Книжечки» — четыре первые книжки изд. «Посредника»: ранее издававшиеся рассказы Толстого «Кавказский пленник», «Чем люди живы», «Бог правду видит да не скоро скажет» и рассказ Н. С. Лескова «Христос в гостях у мужика», перепечатанный из книги его «Русская рознь. Очерки и рассказы», Спб. 1881. Эти первые книжечки «Посредника» вышли из типографии к 1-му апреля 1885 г., о чем можно судить по письму от этого числа, написанному Черткову Д. И. Шаховским, который с восторгом приветствовал его от имени своего кружка (см. комментарии к п. № 43 от 5—6 февраля 1885 г.). Внешность книжек, о которой говорит Толстой, была продумана с точки зрения привлекательности ее для широкого круга читателей: они были в розовых и голубых обложках с красной каемкой и с соответствующими тексту рисунками художника А. Д. Кившенко. Внизу обложки был напечатан девиз «Посредника»: «Не в силе Бог, а в правде». Цена каждой такой книжки в розничной продаже была всего 1½ копейки.
5 «Суд людской и божий» — книжка А. Ф. Погосского и Г. А. Полисадова. Какое издание ее Чертков показывал Толстому, неизвестно. В 1886 г. она была переиздана петербургским Комитетом грамотности. Александр Фомич Погосский (1816—1874) — автор многочисленных рассказов, пьес и побасенок для народа. О Г. А. Полисадове точных сведений у редакции не имеется.
6 См. прим. 2 к п. № 49 от 17—18 марта 1885.
7 Николай Алексеевич Философов (1839—1895) — художник. До 1885 г. жил обычно в своем имении Рязанской губ. С 1885 г. был инспектором московского Училища живописи, ваяния и зодчества. Жена его, Софья Алексеевна, была сестрой Р. А. Писарева, друга Черткова (см. прим. 2 к п. № 4 от 17 февр. 1884 г.). Дочь Философовых,Софья Николаевна, впоследствии вышла замуж за второго сына Толстого, Илью Львовича.
8 О письме Оболенского и ответном, не посланном письме к нему Толстого см. п. № 52 и комментарии к нему.
9 Николай Яковлевич Грот (1852—1899) — в то время профессор Новороссийского университета, автор книги «Психология чувствований в ее истории и главных основах», Спб., 1879-80 и «Дж.Бруно и пантеизм», Одесса, 1885; с 1886 г. — проф. Московского ун-та, автор ряда трудов по психологии, логике, философии, этике, председатель московского Психологического общ-ва и с 1889 г. редактор журн. «Вопросы философии и психологии». За несколько дней до написания комментируемого письма Толстой, в письме к Страхову от 31 марта, познакомившись с книгой о Дж. Бруно и восхищаясь личностью Бруно, пишет: «Грот молодой Одесский прислал, мне свою книжку о нем. Очень хорошо. Мне и Грот нравится. Я не знаю его, но он писал мне». В дальнейшем между Толстым и Гротом установились постоянные отношения, и впечатления его от Грота были чрезвычайно благоприятны (см. воспоминания Толстого о Гроте, написанные в Сентябре 1910 г., в форме письма к его брату, для сборника: «Николай Яковлевич Грот в очерках, воспоминаниях и письмах товарищей и учеников, друзей и почитателей», Спб., 1911. Входят в т. 38).
10 «Русский рабочий». См. прим. 1 к п. № 50 от 25—26 марта 1885.
11 Лев Львович, третий сын Толстого. Подробнее см. прим. 9 к п. № 97 от 23 января 1886 г.
* 52.
1885 г. Апреля 12—15. Москва.
Отрыжка отъ нашего разговора осталась мнѣ тяжелая. Я знаю, что вы искренно ищете истины, и потому то, что вы не только не поняли значенія заповѣдей Христа — пяти1 (я не виноватъ, что ихъ не 2 и не 17), но даже хотите выдумать свои заповѣди, кот[орыя] онъ не догадался сказать, — заповѣдь не лгать, мнѣ очень больно. Я виноватъ въ этомъ, я своей поганой личностью, связавъ ее съ ученіемъ Хр[иста], затемнил его. — Но вы только можете развязать этотъ грѣхъ 1) тѣмъ, чтобы простить меня и забыть мою гордость, тщеславіе, связавшіяся съ ученіемъ Хр[иста] и затемнившія его, и 2) тѣмъ, что вникните для себя, для своего счастья и для истины, для твердости, несомнѣнности ея, въ смыслъ ученія Христа и его заповѣдей. — Онъ даль намъ средство выдти изъ блужданія въ жизни, я по крайней мѣрѣ почувствовалъ, что какъ только я понялъ практически 5 заповѣдей, такъ я вышелъ изъ тумана на свѣтъ, и вдругъ я вижу людей, которые боятся этаго свѣта и жмурятся передъ нимъ и меня приглашаютъ вернуться изъ свѣта въ тьму.
Нельзя изъ Спенсера2 выводить христіанство, т. е. истину. Истина отъ Бога черезъ Христа, и другаго пути нѣтъ. А если выводить изъ Спенсера, то и выйдетъ то, что вышло: найдется азбука христіанства и — не христіанства, a всѣхъ религій — любовь къ Богу и ближнему, данная впередъ и всѣмъ всегда извѣстная, и намъ покажется, что мы все знаемъ и намъ досадно даже станетъ, что Христосъ зналъ больше и требовалъ отъ насъ больше, и мы отвергнемъ, или постараемся отвергнуть то, что онъ зналъ и далъ намъ. Хоть не отвергнемъ, но ослабимъ въ надеждѣ выдумать свои лучшіе законы — лучшіе потому, что они будутъ удовлетворять нашимъ злымъ привычкамъ. — Я пишу это для васъ и для Оболенскаго. Изъ общей — не заповѣди, а изъ общаго опредѣленія смысла человѣческой жизни — любви къ Богу и ближн[ему] — Христосъ вывелъ приложеніе къ жизни для установленія Царства Бога на землѣ, Его царства Бога. Приложеніе это въ 5 зап[овѣдяхъ] осуществляетъ теоретически Ц[арство] Б[ога] на землѣ. Если не осуществляетъ то надо это показать. Чего еще человѣку, к[оторый] ищетъ Ц[арства] Б[ога] и истины? Нѣтъ, вы говорите, что эти заповѣди недостаточны. Ну, такъ скажите, какія достаточны. Тогда я возьму ваши. Дайте другую программу, свою, или найдите ее въ ученіи Христа. Но позвольте мнѣ, пока вы не выдумали своихъ, лучше жить Христовыми, проводя ихъ въ жизнь, тѣмъ болѣе, что на мой слабый умъ онѣ осуществляютъ вполнѣ Ц[арство] Б[ога]. Я только что ожилъ надеждой на возможность Ц[арства] Б[ога] на землѣ благодаря этимъ заповѣдямъ, а вы de gaité de coeur, безъ всякаго основанія, разрушаете это зданіе моего блага только потому, что вамъ это кажется слишкомъ хорошо и вы надѣетесь найти, когда вамъ вздумается, еще лучше.
Мнѣ теоретически опредѣлено и дано Ц[арство] Б[ога], дана программа — смѣта на постройку. Мнѣ много дѣла: и подробно разработать эту смѣту, и готовить матерьялъ, и строить, если я смогу, а вы меня увѣряете, что и смѣта то не годится и гораздо лучше строить безъ всякой смѣты. Это ужасно. Это дѣлали или дѣлаютъ только враги Христа. Я повторяю, что начало вины во мнѣ, въ примѣшиваніи себя къ истинѣ, но другая вина ваша — та, что, возненавидѣвъ ту гадину, которая прилипла къ святынѣ, вы оторвали гадину съ святыней. Я пишу по утру — въ постели думалъ. И очень больно мнѣ было. И рѣшилъ, что лучше сказать всю правду — нужную не мнѣ, но вамъ.
Л. Толстой.
Письмо это печатается впервые. Сначала оно не входило в общую серию писем Толстого, полученных Чертковым, и было известно небольшому кругу лиц лишь по далеко не полной копии, сделанной рукой Н. Л. Озмидова в одной из тетрадей «Рукописного собрания сочинений Л. Н. Толстого», хранившихся в архиве Черткова. Повидимому, написав его в припадке гнева, Толстой в свое время решил не посылать его и ограничился лишь беглым мягким намеком на его содержание в следующем своем письме (см. п. № 53 от 16 апреля), но так как в конце концов подлинник его нашелся в архиве Черткова, то нужно думать, что позднее Толстой передал ему это письмо при одном из личных свиданий. Никаких пометок Черткова на нем не имеется. Датируем, исходя из того соображения, что тяжелый разговор между Толстым и Чертковым, вызвавший это письмо, мог происходить только во время проезда последнего через Москву из Воронежской губ., т. е., как это можно заключить по целому ряду указаний, между 9 и 15 апреля 1885 г. Так как Чертков должен был пробыть в Москве не один день, а письмо было написано, очевидно, уже после того, как он расстался с Толстым, относим его к 12—15 апреля.
Обстоятельства, вызвавшие тяжелый разговор между Толстым и Чертковым, были таковы. Получив от Толстого, для напечатания в «Русском богатстве», часть статьи Толстого «Так что же нам делать», Л. Е. Оболенский (см. прим. 8 к п. № 46 от 24 февраля 1885 г.) не согласился с некоторыми радикальными выводами ее. В одном, недатированном, письме своем к Черткову, которое нужно отнести к марту 1885 г., он писал: «Во 2-й половине статьи Л. Н. [т. е. во 2-й половине отрывка, разбитого на две части и печатавшегося в мартовской и апрельской книжках «Русск. бог.» под заголовком «Жизнь в городе»] есть места, с которыми я расхожусь, хотя их напечатаю» (AЧ). Очевидно, что Оболенский тогда же решил откровенно высказаться в письме к Толстому по вопросу о своем разногласии с ним, потому что уже 13 марта, во время пребывания Толстого в Крыму, Чертков писал ему: «Оболенский написал вам письмо и спрашивает меня, послать ли его, или нет. Я внимательно прочел письмо, и оно мне очень, очень понравилось. Вы знаете, что я во многом разделяю те мысли, которые он в письме излагает... Нравится мне также откровенность и искренность его отношения к вам. Он честно высказывает то, что думает. Если б он сколько-нибудь был человеком расчета, то никогда не рискнул бы на такое письмо. Каюсь вам, Лев Николаевич, — я одну минуту задался вопросом, не раздражит ли вас это письмо, не восстановит ли против него. Но мне тотчас же стало совестно и за себя и за свое предположение о вас». Упоминаемое здесь письмо Оболенского к Толстому не сохранилось, но о содержании его можно судить как по общему характеру взглядов Оболенского, близких Толстому в этических принципах, но эволюционных, отрицающих немедленный переход от теории к практике с ломкою исторически сложившихся условий культурной жизни, так и по сохранившемуся ответному письму Толстого к Оболенскому, которое он не отправил ему, а переслал Черткову в письме своем от начала апреля (см. предыдущее письмо, № 51), назвав это письмо «дурным». В этом письме к Оболенскому Толстой говорит: «Я совсем не согласен с вашим письмом. Не только не согласен, но, правду скажу, оно меня огорчило. Вы в нем отстаиваете себя. Я 40 лет работал над собой, чтобы из тумана философских воззрений и религиозных ощущений выработать ясные и определенные взгляды на явления жизни — моей самой близкой, ежедневной моей жизни для того, чтобы знать, что хорошо и что дурно. А вы хотите меня уверить, что гораздо выгоднее напустить опять того тумана, от которого я 40 лет освобождался, — тумана философии и любви вообще, возвышенной христианской любви, для того чтобы не видеть опять различия между добром и злом и спокойно пользоваться трудами других людей, есть плоть и кровь людей, утешаясь возвышенными словами. Нет, это не годится. — Если христианское учение и любовь (которую я ненавижу, потому что это стало фарисейским словом) ведет к тому, чтобы спокойно курить папиросы и ездить в концерты и театры и спорить о Спенсере и Гегеле, то пропади оно совсем — такое учение и такая любовь. Я лучше возьму буржуазную мораль, та, по крайней мере, без фарисейства. Оно хуже всего. Простите за резкость». — При свидании Толстого с Чертковым в 10-х числах апреля разговор их, коснувшись Оболенского, перешел в спор, в котором Чертков, защищая Оболенского, отчасти принял его сторону. Так, по крайней мере, освещает этот момент — несомненно, на основании слов самого Черткова — А. К. Черткова. Как окончился этот спор, нам неизвестно, но письмо Толстого, написанное после отъезда Черткова и очень близкое по содержанию к неотправленному письму его к Оболенскому, свидетельствует о том, что спор этот крайне взволновал Толстого. Из того, что и это письмо к Черткову не было им отправлено, явствует, что, успокоив себя, он и его признал «дурным» — если не по содержанию, то по его гневному, местами саркастическому тону.