Часть вторая
Трудные годы
Пьеса в двенадцати картинах
Царь Иван Васильевич.
Анна, княгиня Вяземская.
Афанасий Вяземский.[212]
Малюта Скуратов.
Годунов Борис Федорович.
Василий Грязной } опричники.
Федор Басманов.
Суворов.
Темкин.
Челяднин Иван Петрович, ближний боярин.
Князь Оболенский-Овчина Дмитрий Петрович.
Князь Мстиславский Иван Федорович.[213]
Юрьев Никита Романович.
Князь Шуйский Василий Иванович.
Козлов Юрий Всеволодович.
Пимен, митрополит новгородский.
Князь Острожский, воевода новгородский.
Василий Буслаев.
Сигизмунд Август, король польский.
Кетлер, великий магистр Ливонского ордена.
Константин Воропай, посол литовский.
Магнус, принц датский.
Девлет-Гирей, крымский хан.
Мустафа, великий улан.[214]
Висковатый Иван Михайлович, дьяк.
Переводчик у литовского посла.
Толмач у крымского хана.
Касьян, писец.
Мамка Анны, княгини Вяземской.
Хлудов.
Путятин.
Лыков } купцы.
Калашников.
Первый мужик.
Второй мужик.
Опричники, бояре, дворяне, митрополиты, купцы, посадские, мужики, писцы, служки, немецкие рыцари, магистр Фюрстенберг, воевода Двойна, турецкий посол.
Картина первая
Каменный мост через Неглинную. Налево — Троицкие ворота Кремля. Направо — ворота Опричного двора;[215] они окованы луженым железом, на створках — жестяные львы, стоящие на задних лапах, с разинутой пастью и зеркальными глазами; надо львами — черный орел. За кирпичной стеной Опричного двора видны медные и луженые крыши деревянных палат. У самой стены — звонница с наружной лестницей.
На мосту, со стороны Опричного двора, стоит Борис Годунов в черном кафтане и черной колпаке. Из Кремля доносится колокольный звон. На звоннице Опричного двора тоже зазвонил опричник. Троицкие ворота в Кремле отворяются. Выбегают нищие и убогие, рассаживаются на земле, поют Лазаря.[216]
Из ворот Кремля выходит Василий Шуйский в цветном кафтане и раздает денежки нищим.
Шуйский. Нате, нате, безвинно обиженные… Нате, нате, сироты божьи… Нате, нате, молельники наши.
Нищие вопят и теснятся к нему.
Ну вот и — пуст кошель… (Идет по мосту, сняв колпак, кланяется Годунову, который с усмешкой следил, как он раздавал милостыню.) Здравствуй, Борис… Или вас, опричников, с «вичем» сказывать велишь? Борис Федорович, поздорову…
Годунов. Молод, гляжу ты, Василий, а разумом не обижен.
Шуйский. Погибнешь нынче без разуму, Бориска. Мне бы, недорослю, без печали прохлаждаться за батюшкиной спиной… А я уж саблей опоясался. Нынче знатным родом да высоким тыном у себя на дворе не отгородишься… Да ведь и ты, Бориска, одним разумом дышишь, – чай, и твое житие на ниточке висит…
Годунов. Чего ты ко мне привязался, ступай к себе на земский конец…
Шуйский. Бориска, Бориска, собачья голова, чай, у тебя у седла осталась, не кусайся… Вспомни-ка, давно ли мы, бывало, Бориска да Васютка, так-то дружили, – водой не разольешь… Что из того, что на тебе черный кафтан, на мне — зеленый… Кафтан к телу не приклеен, – сорву его с плеч да брошу в Неглинную… Ей-ей…
Годунов. Никогда у нас с тобой дружбы не было, врешь…
Шуйский. Ну, будь так, не серчай… Ах, тяжела клятва опричная, – отрекохся от отца с матерью и друга забудь… Бориска, почему нас, Шуйских, великий государь не жалует, чем мы провинились?
212
213
214
215
216