Иван. Воевода, мне ветер нужен!
Юрьев. Ждем, – солнышко повыше поднимется, тогда потянет.
Иван. Вели готовиться. Чтоб лестницы осадные в руках держали. У гуляй-города колеса смазать, а то дюже скрипят. У каждой пушки поставить бочку уксуса и поливать, не уставая, – стрелять будем докрасна… Войска благословили?
Юрьев. Нет еще, государь.
Иван. Благословить войска…
Юрьев. Слушаю, государь. (Уходит.)
Иван (останавливает Мстиславского). Князь Иван Федорович, помирись со мной. Перед смертным часом рубаху чистую надень, и душа будь чиста…
Мстиславский. Пригинаешь ты нас, государь, как ветер сухую траву.
Иван. Нужно пригинать-то вас, Иван Федорович… Вам трудно, и мне — трудно… Вернемся в Москву, – опять будешь первым, а здесь уступи Юрьеву…
Мстиславский. Государь, в родословце будет отмечено, что я ниже Юрьева был…
Иван. Сам в родословце помечу, что ты выбивался, а я волю твою сломал…
Мстиславский. Ломай, ломай древний лес, государь… Тебе виднее… (Уходит.)
Иван (Висковатому). Скорописца мне.
Висковатый (одному из подьячих). Касьян!
Касьян живо кланяется в ноги Ивану, поправляет висящую на шее чернильницу, ловко из-за уха достает свежее перо, из-за пазухи — свежий свиток пергамента.
Иван (Висковатому). Иван Михайлович, выкупать мне у хана воеводу Ваську Грязного, или пускай еще потомится в плену?
Висковатый. Человек-то он храбрый и верный.
Иван. Храбрость — дорога, а верности и цены нет, так, что ли? Много ли у меня верных? Их бы всех собрать, как лалы[242] и алмазы, – украсить ими державу нашу. Души человеческие в тумане вокруг нас бродят… В тумане путь наш… (Подходит к скорописцу.) Пиши: «Ты мне отписываешь, Грязной, что по грехам взяли тебя крымцы в плен. Надо бы тебе, Васюшка, без пути средь крымских улусов[243] не ездить; ты, что ли, думал: в объезд поехал с собаками за зайцами? Или думал — в Крыму будешь шутить, как у меня, стоя за кушаньем. Ты сказываешься великим человеком; что греха таить, – мы вас, мужиков, к нам приблизили, надеясь от вас службы и правды. Только, видно, крымцы не так крепко спят, как вы, умеют вас, неженок, ловить. Стыдно, Васюшка. Мы перед ханом не запираемся, что был ты у нас в приближении, и с великой досадой дадим за твой выкуп две тысячи рублев, а до тех пор такие, как ты, по пятьдесят рублев бывали…» (Скорописцу.) Дай перо… (Подписывает письмо и — Висковатому.) Пошлешь в Бахчисарай с Годуновым.
Висковатый (подавая ему другие письма). Подпиши хану, государь.
Иван (проглядывая письмо). Буде хан спросит Годунова: кто у нас в степи большим воеводой? В грамоте того не сказано.
Висковатый. Быть старшему по месту князю Ивану Федоровичу Мстиславскому.
Иван. Глуп он, дремуч и неповоротлив…
Висковатый. Да роду-то уж больно знаменитого… Его отец и дед татар били жестоко…
Иван. Будь так, – впиши воеводой Мстиславского. (Взглянув на появившегося из тумана Малюту.) Ветер мне, ветер подай, Малюта…
Малюта. Государь, беда большая…
Иван. Говори…
Малюта. В крепости сидит противу нас в осаде твой зять, принц датский Магнус.
Иван (вскрикивает, точно его ужалили). Не верю!
Малюта. Ночью, как в крепость пробился обоз с хлебом, я мужика одного с телеги сбил и въехал в ворота, на базар. Все сведал. В крепости рыцарей-броняносцев — три тысячи, да латников с огненным боем тысяч десять. Пушечного зелья у них много, и хлеба запасено…
Иван. Ты видел Магнуса?
Малюта. На городской стене перед ним несли королевскую хоругвь, и рыцари, бывшие с ним, руку ему целовали.
Иван. Не верю. Глаза твои обманули… Магнус с нашим войском стоит под Ревелем.
Малюта. Был. А как немцам сюда подходить, – бросил войско и прискакал сюда, и племянницу твою, принцессу, с детьми привез. Ждали, что он будет оборонять город, – он сразу отворил ворота немцам и наших осадных людей всех им выдал…
Иван. Выдал, предал принц датский… (Притянув к себе Малюту.) Ну, а ты мне верен? Как душу мне твою увидеть? Совесть ощупать? Ведь я тебя, раба, ни золотом, ничем не одарю… Верен?