Однажды он сошел на берег (улизнув от Вудбери, коря себя за такое вероломство и все-таки не сворачивая назад) и обнаружил стоянку индейцев-кри, самую настоящую: вигвамы из березовой коры, молодые матери с младенцами, подвешенными на спине; старые индианки, попыхивая трубками, вялят на медленном огне куски лосятины и рыбы, растянутые на деревянных рогатках; мужчины, царственно далекие от дел, и дум, и желаний. Он сунулся в заросли сосен и тополей, меж которых там и тут светились чистым серебром хороводы березок, но здесь на него напали комары, и, спасаясь от них, он вернулся на «Эмили К. Джаст», преспокойно уселся прямо на палубе спиною к стенке и закурил трубку… Да, да, Вудбери позаботился втолковать ему, что, если хочешь стать настоящим мужчиной, первое дело — забудь про сигареты и заведи добрую обкуренную трубку.
Пароходик дышал той же игрушечной прелестью, что так пленила Ральфа в их палатке. Обеденным салоном назывался трогательно забавный чуланчик, где глад — колицый буфетчик-китаец подавал, выражаясь его словами, «яншнюсветчинойкофестортом». Капитан охотно допустил их в крошечную рубку и показал, как различать в пенном фарватере коряги и поленья-топляки. А лопасти гребного колеса неутомимо сбивали охристую жижу в воздушную пену, и в этой пене над мшистым мельничным колесом горела радуга.
Еще неделя такой жизни — и Ральф проникся бы покоем и сквозь защитную пелену довольства бестрепетно внимал бы мужественным и неумолчным речам Вудбери. Но уже на другое утро пришлось высаживаться в Киттико (две бревенчатые лавки, две бревенчатые гостиницы, один рыбный склад), чтобы погрузиться на байдарки.
Вудбери в неуемном стремлении развивать бешеную деятельность и слыть железным человеком немедленно раздулся, как воздушный шар.
Хотя флотилия и состояла из двух вместительных грузовых байдарок девятнадцати футов длиною, все же никак нельзя было поверить, что им удастся рассовать по местам всю эту гору клади, которая высилась на бревенчатом причале: палатки, рюкзаки, постельные принадлежности, ящики с провиантом, мешки с мукой и копченые окорока, паруса и весла, канистры с горючим и сковородки. А кроме того, предстояло еще поставить на головную байдарку подвесной мотор: лодку Ральфа на спокойной большой воде, где можно пользоваться мотором, Вудбери предполагал тянуть на буксире. Предстояло замазать лодочным клеем и краской две-три царапины. Предстояло срубить два молодых деревца на мачты.
И во всех этих делах от Ральфа не было ни малейшего прока.
Вудбери в высочайшей степени обладал талантом школьных учителей: превращать всякое удовольствие в повинность — святую и тягостную. Он соединял в одном лице оратора, навязывающего публике государственный заем, агента по продаже пригородных участков и даму — патронессу.
Он наскакивал на проводников и захлебывался:
— Ну, живенько. Быстренько. Беритесь грузить вещи. Вещички принимайтесь грузить.
Он взялся прилаживать мотор к транцу своей лодки, прищемил себе ногти, выругался и негодующе уставился на Ральфа. Он рычал, что деревца, срубленные на мачты, чересчур толсты и не войдут в гнезда, а когда выяснилось, что они в самый раз, сердито насупился и объявил: «Все равно чересчур хлипкие, не выдержат».
— Слушай, да займись ты хоть чем-нибудь! — гаркал он на Ральфа. — Сидит тут, любуется на себя.
Когда Ральф рискнул было спустить в свою лодку ящик копченой свинины, с трудом балансируя на планшире, придерживаясь одной рукой за неструганый край причала, Вудбери взорвался:
— Господи боже ты мой, куда ж ты лезешь с этим ящиком вперед: грузу место в центре!
Ральф безропотно терпел эти окрики, страдая от сознания своей ненужности, чувствуя, что только мешается у всех под ногами. К Луи, самому младшему и наиболее утомленному жизнью проводнику, он обращался с заискивающей любезностью, к Чарли — с сыновней почтительностью, к Вудбери — с благоговением; и когда великий вождь бледнолицых снизошел до того, чтобы выслушать его хвалебное: «На этом деле, Вэс, ты собаку съел, что и говорить», — Ральф исполнился благодарности.
Несмотря на кипучую деятельность коммерческого директора, дело, как ни странно, подвигалось к концу.
Соскальзывая на дно лодки, каждый тюк словно сжимался в объеме. Поначалу казалось, что груза вдвое больше, чем они могут взять на борт, а между тем в байдарках каким-то чудом половина места оказалась свободной.