Екатерина. Что ты сказала? Объяснитесь вразумительно.
Завалишин. По причине злой судьбы, в сей жизни, не дающей нам счастья, приняли решение броситься в воду с ужасной и превысокой кручи.
Княгиня. Мы поклялись…
Екатерина. В самом деле, вы оба спятили с ума.
Завалишин. Так точно.
Княгиня. Мы полюбили друг друга.
Екатерина. Не что иное, как бредни от чтения глупых книг… (Княгине.) Поди подай мне скверную книжонку.
Княгиня бежит и подает книжку.
Про мавзолей говорили?
Княгиня. Говорили.
Екатерина. Про надпись: «Здесь сладостно и печально почиет любовь» – говорили?
Княгиня. Говорили.
Екатерина. Все понятно. Господин майор, вы тоже собираетесь объясниться?
Завалишин. Никак нет.
Екатерина (с гневом). Собираетесь мне объяснить, что воспользовались моим советом и отдаете голову за один поцелуй?
Завалишин. Да, ваше величество, я поклялся отдать жизнь за одно мгновение любви, страстной и чистой, как глаза этой дамы.
Пауза. Входит Федор, одетый лешим.
Федор. Хохотать-то еще потребуется, что ли? А то я бы пошел. Лошаденка в поле непоеная, это во внимание надо принять? Сделайте милость…
Екатерина. Пошел прочь, дурак!
Федор (обрадованно). Иду, иду, матушка… Не угодил – виноват. Да ведь наше дело такое – пора горячая, работешка не ждет. Осенью, после Покрова,[57] уберемся, – тогда сделай милость: хохотать али плясать… Новые надену лапти… Мужику, знаешь, дай волю, – он тебе спляшет…
Екатерина. Прочь! (Швыряет книжку.)
Федор. Извините. (Ушел.)
Екатерина (Завалишину). Приказываю вам немедленно собираться в путь. Шпагу и шляпу положите в мою карету, сами станете на запятки. Ступайте.
Завалишин. Повинуюсь. (Уходит.)
Появляются князь и Полокучи.
Князь. Ваше величество, виноват кругом, – мошку из глаза хотел достать у дамы.
Екатерина. Что ж из того, – не резон даме лазить языком в глаз. Уголок платка имеется на сей случай.
Князь. Платок-то у меня весь в табаке.
Екатерина. Затем, – что это за вспышки необузданного нрава? Бросаться на гостя со шпагой – сие варварства гнусный обычай. Вы, слава богу, русский дворянин…
Князь. Попугать хотел.
Екатерина. А пошлая склонность к неумеренному сну за столом!
Князь. Шутил, шутил и носом гудел смеха ради.
Полокучи. Ваше величество, могу быть свидетельницей, что князь большой шалун.
Князь. Истинно преогромный шалун… И деды и прадеды мои…
Екатерина. Довольно, сударь… Извольте собираться в путь, – я беру вас в Крым… Аннет по дороге займется вашим воспитанием.
Полокучи. Приложу все старания…
Князь. В Крым? Батюшки светы!..
Полокучи. Благодарите ее величество…
Князь. Как же тут все так и бросить?.. Все разворуют. А как же насчет супруги моей?
Полокучи. Тссс! Государыня окончила аудиенцию, и далее разговаривать не по этикету.
Екатерина отходит и садится в беседке.
Князь. Когда же ехать-то? Полокучи. Да сей час.
Князь. Как же, в чем есть – так и поеду? Ведь две тысячи верст…
Полокучи. В пути нам неплохо будет служить бог любви.
Князь. Так-то оно так… Решето!
Решето входит с деревянной чашкой.
Решето. Квас, дядюшка, с хреном.
Князь. Какой там к черту квас! Хватай бельишка какого-нибудь да халат старый, суй в мешок… В Крым с тобой едем.
Решето. Светопреставление!
Князь. Приказано мне быть шалуном…
Решето. Да ведь года не те, дядюшка…
Князь. Сам знаю. Скажи там кому-нибудь, чтоб велели попу денно и нощно молебен служить за мое здравие…
Решето убегает.
Полокучи. Любезный князь, ведите меня.
Князь. С княгиней бы все-таки проститься…
Полокучи. Видите, государыня перчаткой играет: она раздражена. Лучше удалимся скорее. А с княгиней проститесь, садясь в мою карету.
Князь. Ладно. Служить – так служить.
Полокучи и князь уходят.
Екатерина (княгине). Подойди.
Княгиня торопливо подходит.
Покажись. Вытри глаза. Подними их к небу. Да… (Отвернулась.) Ты глупа – вот твое извинение. Разрешаю тебе клясть свою судьбу. Утешишься скоро, – на зиму приедешь в Петербург, там утешители найдутся. Разрешаю считать меня тиранкой.
Княгиня. О, ваше величество…
Екатерина. Молчи. Мне лгать не смей. Ведь я одним дыханием могла испепелить тебя. Но сие было бы подобно гневу на мошку, попавшую в глаз, то есть смешно. Зимою в Петербурге снова увидишь меня приветливой. Запрещаю тебе одно: полагать, что сегодняшние мои поступки руководились страстью стареющей женщины. Гляди мне в глаза. Так. Свет полон низостей. Люди низменны. И лицо женщины в пятьдесят лет окружено сиянием неземной красоты, если она – расточительница земных благ. Я удержала твоего возлюбленного от глупостей. О, как бы он жалел впоследствии, что за один поцелуй твоего кукольного ротика отдал всю удачу жизни. Он глуп так же, как и ты, но он красив, смел, – зачем губить его? Видишь, я уже не такое чудовище. Князя твоего беру в Крым. Ты спросишь – зачем? Никогда не будь смешной, – вот закон света. Через неделю весь мой двор будет знать о приключениях в этой злосчастной усадьбе. Так пусть смеются над твоим князем, а не хихикают в носовые платки над любовными неудачами женщины, имеющей одну лишь неудачу – время, проклятое время за плечами. Прощай. Все же вам всем, общими усилиями, не удалось мне испортить сегодняшнего дня… Взгляни еще раз мне в глаза… Я счастлива…
Входит Завалишин.
Завалишин. Карета подана.
Екатерина. Проститесь с княгиней. Когда мы расстаемся с человеком, благоразумнее думать, что расстаемся навсегда.
Княгиня. Навсегда?
Завалишин. Простите…
Екатерина (княгине). Прощай. (Завалишину.) Идите же, мой друг, становитесь на запятки.
Екатерина, Завалишин и княгиня уходят. Слышно пение девушек:
Появляются девушки, Никита и Санька.
Никита.
Наташа. Девоньки, на столе-то у них, на столе, глядите, навалено – и пряники, и изюм, и орехи, и бобы турецкие.
Санька. Не дам растаскивать барское добро!
Никита. Мы – лесные – нам все можно.
Все со смехом выносят из столовой сласти и вино.
Санька. Скажу, ей-богу скажу, нажалуюсь…
Наташа. Изюм, девочки…
Никита. Бобы турецкие…
Девушки.