Но путь двоих был иным, и пролегал он через иные края, тоже немного пустынные, малолюдные, перемежаемые степными просторами с каменистыми, почти лишёнными жизни пустошами, заваленными кочующими из-за ветров горами светло-янтарных песков.
И коренные народы, занимающие пригодные для обитания, но по-прежнему суровые долины, вели здесь древнее хозяйство, нерушимое как временем, так и имперскими войсками, и подчинялись исключительно законам прошлых лет. Отсталые, тёмные, невежественные дикари – вот что правительство Лемна думало о местных, но южан подобные наветы никак не беспокоили, они продолжали делать то, что делали их славные предки. Прежде и сам Валентор считал южан не более, чем малоразвитыми нелюдимами, отвергающими всё лучшее, привнесённое на их земли светозарной Империей, но после пересечения почти половины Мирсварина и доброй части Ривер-Немма историк изменился во взглядах.
Что же до его спутницы, Металлии, то она всегда полагала, будто существует лишь два типа взглядов на мир: рассудительный и предрассудочный (или предосудительный?). И Империя просто тонула в болоте предвзятой суеверности. Однако, как это ни странно, её южные пределы наименее всего погрязли в предрассудках, хоть крепкие и кряжистые сыновья местных благородных отцов знали о географии ещё меньше, нежели юный Валентор. Для них на всём белом свете, непременно озарённом ликом Бледного Суллуна, имелось только три города – Лемн, столица Имперская, Тодно́р – великий пограничный город, былой центр и родоначальник Полтинного культа, – и собственное подворье. А слово «император», как и слова самого Императора здесь не значили ничего.
Южные господа-землевладельцы продолжали занимать неудобные, продуваемые насквозь замки, в длинном главном зале которых спали все приближённые, где каменные полы «чертогов» устилало сено и опилки, а своды не знали белизны из-за нагара от открытого огня. Замки, где, зачастую, повелитель не имел даже отдельной комнаты и почивал за ширмой на помосте вместе с супругой, где почти не наблюдалось окон, где практически не имелось мебели и ничего не чистилось годами, зато возлюбленные своры охотничьих собак владельца ели и испражнялись, не покидая стен жилых. Где кухни располагались либо в отдалённых пристройках во дворе, либо вообще под навесом на свежем воздухе, и еда в редких случаях достигала столов хозяев в первозданном, горячем виде.
Суровые люди, блюдущие заветы отцов своих и дедов, охраняли богослужителей и рабочий народ, и являлись чуть ли не маленькими королями собственных владений. Пожалуй, они принадлежали к доисторической породе, давно отжившей своё, и казались всего лишь отголоском устаревшего мира, где все зависели ото всех, и никто не желал подчиняться кому-либо. Зато на юге всё ещё помнили, что это такое – настоящее, радушное гостеприимство, до сих пор исповедовали ценности чести, отправленные «передовыми» гражданами Ривер-Немма на задворки бытия лет эдак сто назад, и неусыпно придерживались старинных обычаев, которые сыграли Валентору и Металлии на руку.
Миновав такие поселения, как Воло́мница, Амнидо́рс и Со́лдайн, что выстроились в ряд от крайних границ Ривер-Немма и Мирсварина до Тодно́ра, крупного города промеж южных и центральных регионов Империи, путники подобрались к Хеч-Ела́ну, заключительному селению, издревле относимого Лемнским научным содружеством к южным. Произошло это на исходе последней луны лета, а ведь Металлия и Валентор покидали Мирсварин (в частности, Крайний Северный Дэль) под конец зимы, когда на разрушающихся шпилях Ар Катура ещё можно было приметить останки снега. Снежные навесы тогда столь мило и призывно блистали на ярком солнце, что Валентору даже сделалось немного печально, ведь избранница его последовала стародавнему совету не менее древнего друга, Элезгора, и продала безнадёжный замок-дворец. Новые владельцы посчитали, что разваливающееся здание лучше будет разобрать, а превосходные материалы пустить на что-то свеженькое, менее помпезное, но более современное и устойчивое.
С иной стороны, снос замка Ар Катур, чьё название звучит, словно громкое имя почитаемой и лучистой звезды на небосводе (однако такой, чья слава померкла теперь), ознаменовал завершение пути в Переделе для Валентора и Дрейк, по крайней мере, на определённый срок. Имперец познакомился с Металлией близ этого замка, и первый раз побеседовал с ней о «Диких Землях» под неусыпным наблюдением множества дряхлых украшений на стенах его. Для Дрейк же дворец вообще обернулся символом целой эпохи, покрова, как сказали бы лунги, прошедшей под заглавием «болезнетворное пристрастие к Эоле, Ульлиллане Таннаум». Так что, историк решил в итоге, что он даже рад распрощаться с этим вычурным строением, и прекрасно, что неровный, резковатый абрис его останется в прошлом.