И если знаки ничего не значат, когда оболочка пуста и, возможно, тогда не существуют вовсе, то, когда она наполнена – знаки обнаруживаются всюду.
Знак у дороги II
Уверенным шагом, даже слишком уверенным для того, кто сразу угодил и в столь скверное положение, и в немилость к стражам Ллойн, Валентор продолжал свой ход к одной очень прославленной двери в Лемне. Слава эта, правда, была дурной, как сказали бы люди, или же мерклой, как бы выразились лунги. Печально известная Ривер-Неммская темница ныне взирала на разоружённого хозяина мрачного близнеца, зловеще и устрашающе отбрасывая на его светлую, чистую кожу неровные тени шпилей башен и угловатых выступов. По кромке зубцов расселились жирные и важные вороны, каркающие без дела и метающие блестящие искры из подвижных, масляных глаз. Казалось, что этих шумных птиц специально расставили вблизи ворот в Первую Ставку, обитель ведомства изысканий стражей Ллойн, и теперь они кричат и наводят ужас на всяк сюда вошедшего, обещая гостю и «радушный приём», и то, что покинет он злополучные стены лишь в облике кучки истлевших останков. Прощённым или нет, вот в чём заключался главный вопрос для любого заключённого, недаром так прозванного.
Но Валентор не дрогнул, предоставляя право содроганий звёздам на небосклоне, как обычно и поступали лунги. Только улыбнулся жуткой, коварной улыбкой, на десерт оскалившись и всей столице, и своим провожатым. Затем блаженно прикрыл глаза, выжидая, пока массивные врата, обитые металлическими шипами, поднимутся и пропустят внутрь желающих пройти. Раздался чудовищный лязг, гул.
Где-то вдалеке виднелись густые кучевые облака, сверху ещё сохраняющие будто ничем непоколебимый белый цвет, внизу же налившиеся сочными, свинцовыми красками. Кружевной каймой они простирались по синеющему осеннему небу, но промозглой, дождливой бахромой тянулись к земле, как бы напоминая, что сейчас не время для солнечных дней и приятной погоды. Но время водворяться зиме. Под такой вот занавес из туч завершалось прощание историка со свободой.
Валентор сам подумал о зиме, наступив на последнюю плиту мощёной дорожки, не задетую тенями Первой Ставки, что шептали свои бесчеловечные наговоры каждому прохожему, каждому страннику, пересёкшему эту «запретную» черту. Зима слышится в воздухе, звенит там, как звенят цепи заключённых в подвалах темницы. Она чувствуется и на запах, и на вкус. Ещё один шаг, и вот молодой господин уже шествует под сводом угрюмых ворот, подталкиваемый грубыми надзирателями. Ещё один шаг, и зима у дверей всякого дома в Лемне, она и её невидимые воины – холод, тьма и голод. Те самые войска у границ города, с которыми никакие власти не сумеют совладать, те самые войска, к натиску которых смертные всегда остаются почти неготовыми.
Но свою дорогу от тёплой харчевни до леденящего входа в тюрьму Валентор прошёл ровно, ни разу не запнувшись, не спотыкаясь, не обронив достоинства, только лишь парочку смешков и кривых ухмылок, вызывающих в стражниках удивление, непонимание. Страх. Словно отставной младший писарь Палат Славословия сам был предстоящей зимой – преградой на пути, грозой на горизонте, неминуемой, но крайне нежелательной, явление которой избежать никак не удастся, влияние которой никак не отменить.
Оплот стражей Ллойн, Темница Лемна, Первая Ставка, задолго до рождения Валентора превратилась в обитель страждущих, несправедливо осуждённых, истерзанных, изувеченных душ. Тех самых, которые наводняют Тчеланские туманные поля в виде бестелесных оболочек, обречённые на вечные скитания под гнилым солнцем срединного мира, свет которого не может прорваться сквозь толщу седых облаков. Призраки заключённых без права на покой мерещились Валентору в каждом уголке извилистых коридоров, запутанными тропами которых молодого господина уводили в камеру для допросов. Он знал очень чётко, что не может видеть духов воочию, что всё это – просто очередной приступ разыгравшегося воображения, всегда охочего до людских забот и невзгод.
Но всё равно живо и настойчиво рисовал в фантазиях тех, кто когда-то сгинул тут без единого шанса на защиту и справедливый суд, как бы восстанавливая образ потерпевших по падающим на сырые стены теням от их сгорбленных фигур, тоже давным-давно истлевших. Теней не осталось, как, впрочем, не осталось и записей от следствий, ничего не осталось, лишь только глухой, порожний звук. Шаги пятерых проносились по коридорам, опережая идущих, эхом заполняя все пустоты, воскрешая в памяти плит годы, когда место это было куда более оживлённым.
Изначально всех подневольных, пленников, врагов законной власти и должников заточали в старинной темнице одной из башен старого Лемна, такого старого, что он помнил ещё те дни, когда погода в окрестностях была несговорчивой и суровой. Лемн тогда выступал в качестве обыденного людского поселения на берегах реки и ничем примечательным не выделялся. Тогда ещё не существовало никакой Империи, и никакого Ривер-Немма, но по плодородным наделам уже рассеялись небольшие разрозненные королевства.