Изобилие на столах, как и радость от пиршеств, имеют все шансы растянуться в длину и вширь, порой смакуемые горожанами до середины зимы. Возможно, Металлии всё-таки придётся по вкусу этот иноземный фрукт, его запах и плоть, и она не будет воротить носа без разбора от всего, что есть в Лемне самобытного, как поступал прежде Валентор в отношении Предела. Имперец очень надеялся, что его родина хоть чем-то сумеет угодить любимой женщине, или же не сильно её разочарует. Ведь он сам уже давно позабыл всё дурное, зловонное, гниющее и скверное, что оставил почти четыре года назад на столичных улицах, в его деревянно-каменных строениях, на растерзание пронырливых и вездесущих свиней.
Среди рдеющих ржаных полей, будто дышащих вместе с проходящими мимо путниками, Валентор внезапно вспомнил седые слова, которые прочёл в одной знаменитой имперской книге о путешествиях. Книга эта была чуть ли не главным литературным достоянием Ривер-Немма и высоко ценилась в кругах тех, кто умел читать и мог позволить себе приобретать столь диковинные вещи. Во времена беспокойной и тревожной юности молодой господин частенько перелистывал пожелтевшие страницы сборника и предавался мечтаниям о собственных разъездах. В конце последний главы говорилось примерно следующее:
«…Только один из тысячи смог бы вернуться из такого путешествия, ибо существуют миллионы дорог, и никто не может быть уверен, что из несметного множества сумеет отыскать верный путь домой…».
И сейчас, когда имперец именно, что возвращался домой, в Лемн, он вдруг понял, что подобные слова могли иметь в себе тонкий скрытый смысл, а не лишь то, что лежало на их поверхности, доступное для каждого, не обременённого ни плодотворными размышлениями, ни упорным самопознанием. Валентор знал теперь, что этот самый заветный путь домой – он только начинается, и даже лично для него, несмотря на весь сокровенный опыт, полученный близ разверзнутых врат Мун-Кемелана, где, казалось бы, всё стало предельно ясным. Нет, доро́г, опоясывающих нечто округлое, то, что не имеет краёв и рубежей, действительно много. Может, сотни тысяч, и выбери ты любую из них, уже не сможешь уверенно утверждать, будто легко и просто выйдет вернуться домой. Но путь существует, и исследователь движется вперёд.
— Я всё ещё ищу, – прошептал Ривер-неммский гражданин, совместно с Металлией пересекая городские врата Лемна, покровителем которых выступал Кенферон, бог удачи, и которые значились бы просто южными в нормальном мире.
Спутница-лунг не расслышала этого тихого шёпота, или же учтиво сделала вид, будто ничего не слышит.
Первое, что неприятно удивило Металлию – это практически полное отсутствие мостовых в Лемне. Исключение составляли редкие площади, дома знати и некоторые управленческие здания. Но даже такой небольшой ковёр из твёрдого каменного покрытия, что приличествовал всякому закоулку в Эль’Тариоте, в Лемне совсем не спасал ни от грязи, ни от луж, ни от нечистот, нередко выбрасываемых горожанами прямо из окон (невероятная наглость!). Безусловно, никаких стоков для отхожих вод в имперской столице не наблюдалось, что уж говорить о какой-то мистической канализации, о коей местные власти не слыхивали отроду.
По улицам сновали разномастные свиньи, ничем не сдерживаемые и никак не ограниченные. В Ривер-Немме бытовало мнение, будто город дарствует свободы, наравне с вольностями, и главным образом на сим поприще преуспела столица, но здесь Лемн обставил бы самый передовой оплот вольнодумия Мирсварина! Ведь в Пределе и помыслить не могли о том, чтобы распространять привилегии на животных. Особенно, на свиней!
Разумеется, всё это – свобода и воля для жирных свинок – существовало только в воображении Металлии тогда, как власти Лемна просто-напросто пренебрегали обязанностями и закрывали глаза на произвол граждан, заодно с выпасом мелкого скота в общественных местах. Оно и понятно, когда улицы тонут в грязевых болотах, а стены домов, разрастающихся вширь после второго этажа, почти смыкаются (напоминает Сатару, но в более скверном толковании) и не пропускают к земле солнечного света, взращивая и культивируя сырость, плесень, грибок, на каких-то там свиней уже и вовсе не обращаешь внимания.