Мизраэль же вообще обладал дурной привычкой задирать свой точёный нос особенно высоко и явно не сподобился бы заметить черноволосого Сэна, который был ниже его ростом. Так что, он не вспомнил Норвагорна в тот смутный миг.
А вот Сэн лукаво улыбнулся, ведь ещё в Болижане смог воздать должное горделивой стати светловолосого незнакомца. Теперь же нескромные, оценивающие взоры обоих заструились и заскользили по туловищу того, кто высился напротив. Светло-зелёные глаза Сэнмаона блеснули первыми, и Мизраэль нервно проглотил ком в горле. Его чрево было доверху наполнено похлёбкой, но вдруг Сурв Акестар, этот Пепельный Волк, ощутил невероятную лёгкость и невесомость.
До сих пор никто не потрудился развеять обезоруживающую тишину, но светлый господин и без её пыток был уверен в том, что он здесь проиграет первым. В конце концов – это его вина, это он повёл себя несдержанно, совершенно неподобающе для лунга, подло и некрасиво. Правда стояла неприкрытая, в виде опустошённого котла и потухшего огня, и выгораживаться либо объясняться не имело смысла. Правда – редкое сокровище, и драгоценный дар для древнего, сгодится и как приветствие, и как талисман по жизни.
— Я… – начал было белобрысый. – Аман-Тар, меня зовут Сурв Акестар, Пепельный Волк с отрогов Олока́тра, из Коркуджана близ скал Звёздные Останцы…
— Такой выходки от н’тарла я не ожидал! – с напускной сердитостью выпалил Норвагорн, водрузив правую руку на набалдашник меча.
И было в его голосе что-то такое, ровно, как и в его глазах, что заставило Мизраэля оскалиться вместо того, чтобы приносить извинения или пытаться как-то сгладить ситуацию. Таилась там какая-то бесноватая, непристойная искра.
— Порой я слишком увлекаюсь погоней за дичью, а когда возвращаюсь, то в моём лагере всё идёт наперекосяк, но похожее событие… Ох, такое случается впервые, – затем мастер меча диковато ухмыльнулся, не стараясь замаскировать жгучее любопытство.
И хоть одному из присутствующих традиции круга лунгов велели вначале представиться как следует и не сметь втискиваться в посторонний мир без дозволения, второму они наказывали радушно поделиться с путником всем имеющимся съестным. Может, в людской среде поступок Мизраэля навлёк бы на виновника и гнев, и вполне понятное хозяйское раздражение, и даже холодные мечи, но для древних всё, что касалось пищи и гостеприимства, не воспринималось в штыки, как и не являлось поводом для затяжной вражды. Скорее, напротив – приглашением к беседе. Так что, казалось, будто ничего страшного не приключилось вовсе.
Тем не менее, на Пепельного Волка вдруг нахлынула волна жара и мигом отступила, оставляя после себя озноб и дрожь, которые целомудренно заслонились тремя слоями роскошных одежд, и, в довесок, ещё тяжёлым походным плащом.
Однако вместо просьб и покаяний Мизраэль решил дерзить в отместку:
— Ты знаешь толк в еде. Твоя похлёбка, безусловно, была выдающейся на вкус. Чего нельзя сказать о твоём вкусе в одеждах и тяги к всяческим лохмотьям и тряпью. Здесь, без убранства, подобающего лунгу, ты похож на бездомного безумца или на сказочного духа, что спустился вниз с хребтов.
И речи его прокатились громом по своду из тёмно-бурого, затенённого камня, едва не вырезанные эхом в скале, по образу заклинания, или древних пещерных рисунков. Почти что осязаемые, они застыли где-то в глубине, там, куда уносился прежде дым костра, и где сгущался весь нагар.
— О, нет, – ответил улыбчивый соперник, по-хозяйски важным тоном. – Твои слова меня не ранят. Чтобы меня задеть, тебе придётся использовать свой меч. Только такие доводы я принимаю, и только такую перепалку сочту, как достойную себе.
Норвагорн показательно покрутил рукой по круглому навершию меча, но обнажать клинок не торопился. Мизраэль чуть отошёл от противника, не понимая точно, что собирается предпринять лично – взяться за оружие, повержено отступить без боя (ведь именно он здесь провинился), или продолжить скалиться и языком чесать. Как попятиться назад, но не запятнать при этом чести?!
Тем временем Норвагорн первым вынул меч из ножен, металл чуть зазвенел, и от лезвия отразились искры солнца. На небе до сих пор было не видно ни облачка.