— Колдунов? – насмешливо повторил разгорячённый, но довольный Норвагорн. – Я не колдун вовсе, не служитель чудес. Битва и меч – вот две вещи, что мне по сердцу.
— Ещё бы, ведь ты, в отличие от них, требуешь от меня действий, а колдуны насыщаются силою слов. Не похлёбками.
Сэнмаон, Удильщик из Искатора, и сам поражённо улыбался, ведь не мог поверить в то, что этот незнакомец с золотисто-платиновой гривой, усыпанной тонкими косичками и шнурками с круглыми бусинками, походивший более на Льва, чем на Волка, сразу уловил, о каком именно тексте толкует мастер меча. Лунг всегда говорит с собратом-лунгом на хатре, какой бы язык в этот момент не срывался с его рта, но такая степень взаимопонимания выглядела необычной даже для древних.
Сейчас Сэн мог бы расслабленно прикрыть веки и довериться петляниям речки, что уводила двоих вплотную к скальным породам, где она и брала своё начало. Вероятно, черноволосый с лёгкостью бы победил неприятеля, который, отчего-то, совершенно не вызывал в нём неприязнь. Сразил бы того с завязанными глазами, как выражались люди. Хотя… нет. Именно его глаза, необычайные, редкие, искрящиеся светло-зелёные глаза и были главным оружием мастера меча в схватке против Мизраэля. Жаль, только обладатель столь прелестного сокровища в тот миг ничего не знал о своём преимуществе. Впрочем, Норвагорн не горел желанием заканчивать бой слишком стремительно и просто.
Лязг, скрежет и скрип металлов при соприкосновении клинков, хруст мелкой гальки и речного песка, шуршание сапог и ботинок, плеск разлетающихся брызг, журчание горного ручья, сбитое дыхание урывками двух противников и приглушённый, запечатанный рокот в их сердцах – вот истинные барабаны битвы, и излюбленная музыка для хозяев меча. И зачем же прекращать столь сладкую песнь так молниеносно быстро? Как-то не дальновидно. Не рачительно!
Интересно, почему все обстоятельства сложились так, что как только раздалась фраза о колдунах и их громкой речи, двое лунгов, балансируя на влажных камнях, подобрались к неизведанному гроту, тому, в коем таился исток речки – их блестящей дорожки из света, их ковру для сражения. Свод пещеры, почти напрочь лишённый звуков долгое время, тут же жадно подхватил подношение в виде слов, раздул их и помчал вперёд, наполняясь раскатами эха. Это… какой-то знак? В целом, лунги в подобные дела не верят, даже под небесами второго покрова весы. И даже когда небеса эти скрыты от взора могучей глыбой скалы, и сами прикрывают очи на происходящее в недрах.
Впрочем, лунги чётко осведомлены о том, что источник знаков всегда находится внутри чтеца, а не извне. Поэтому тот, кто им не верит – не верит и сам себе.
Как бы то ни было, пещера изменённым, вкрадчивым голосом Сэна возвестила: «колдуны – служители чудес». В круговороте эпох и вех тысячелетий одна жизнь не значит ничего, даже бессмертная. И каждый бессмертный Ассалгота на досуге мог прекрасно это осмыслить. Но истинные слова навсегда пронзают вечность. Не потому ли маги постоянно держат себя столь заносчиво и надменно? Но можно ли пронзить ткань мироздания мечом, приберегая слово на сладкое? На потом?
— Здесь… странно пахнет, – прошептал Норвагорн, чуток замедлившись.
Вокруг царили поразительные цвета – белый, серый, палевый, насыщенный сине-зелёный, и яркий, интенсивный голубой, и густой индиговый. Кое-где блистали тёплые медовые проталины. Грот слагали необычайные натёчные образования, они составляли причудливые столбы, вздымающиеся вверх и высотой превосходящие лунгов, они же формировали не менее диковинную бахрому, свисающую с далёких потолков, и даже массу разноразмерных бассейнов внизу, расположенных один над другим – так называемых купелей, наполненных бирюзовой водой, чистейшей на свете. Дикие эльфы, испокон веков занимающие предместья Кифа, именовали подобные купели ваннами для ног богини Пранатог, красивейшей из женщин, Блистающей Походкой. Правда, учёные умы высших происхождений уже тогда закрепили за такими структурами определение «гуровых плотин», но кого это волновало, кроме книжный червей, корпящих над бумагами ночи и дни?
Террасы из купелей устремлялись глубоко в нутро пещеры, и там-то зарождался исток реки. Помимо каменных драпировок с потолков ниспадали длинные цепочки прозрачной слизи, будто стеклянной. На кончике каждой нити скапливались густые пузырьки, в сердце которых тихо мерцал сине-голубой огонёк. Коренные жители нарекли это вещество «хрустальная (или лакомая) падь», однако никто точно не знал, что это такое – зверь, или гриб, или растение, зачем оно светится во тьме пещер, и чем оно питается. Гигантский живой занавес из хрустальной пади спускался с потолка на пару ладоней вниз, нервно подрагивая при любом дуновении ветерка, при всяком шаге лунгов.