Самая свирепая кровожадность и лютый, звериный голод не сумели бы принудить крокодилов нарушить настолько причудливую и редкую картину. Все конечности лунгов остались невредимыми, помимо головы Сэна, которая по-прежнему кружилась каждое мгновение.
Уже ближе к вечеру, когда Иср сто раз извинился, и когда Норвагорн всё равно не слишком-то доброжелательно его простил, оба древних вернулись в город, насквозь мокрые, усталые и измученные. Без рыбы, моллюсков или рептилий – ведь изначально мужчины отправлялись на озеро, чтобы мирно порыбачить – зато и без лишнего груза, ибо меч они так и не нашли. Что ж, без тяжестей будет легче идти дальше?
Лунги молча направились в один излюбленный трактир Кифа, размещённый в путаных и узких улочках фагнора и выстроенный на деревянных сваях и понтонах. Мостики, переходы, бревенчатые дорожки, переулки, низкорослые домишки возвышались над грязной, стоячей водой, насыщенной илом и перегноем, жуткого, отвращающего чёрно-сине-зелёного цвета. Всё это «добро» занятно пахло, отталкивая благородных путников и, в противовес, приманивая разных жалких и мелких созданий, типа гнуса, червяков и насекомых. И птиц, которые ими питались. Вообще-то, илистые наносы славились своей плодородностью, и именно в низменной, деревянной части Кифа произрастало много целебных и полезных в хозяйстве трав. Поэтому здесь же отыскали приют всевозможные красильные мастерские, марево от кипящих чанов которых стелилось над городом, словно непроницаемый сизый полог, по ночам сверкающий мутными, зелёными огнями роящихся светлячков. А днём даже жаркое солнце не могло растворить этот навес, походящий на болотные испарения и наделяющий окрестности чертами топей. И каждый зазевавшийся странник, который волей случая или в угоду звёздам оказался в фагноре, с трудом находил себя и свои ноги среди всех занавесов из дыма от костров, паров и зловония, правда, уже с закутанной физиономией, не способный более столкнуться лицом к лицу с чем бы то ни было. Но Норвагорну всегда нравились болота, он к ним тяготел. И нос его был приучен к вони.
А за границей фагнора вдоль иловых наносов гнездились бескрайние поля, на которых возделывалось масса бобовых, овощей и злаков, и которые соседствовали с обширными фруктовыми садами. И только в верхней части Кифа, за неприступными каменистыми берегами, раскинулись просторные пастбища, вытаптываемые стадами мараюмов, очень крупными рогатыми одомашненными быками, чьи мясо и шкуры всегда высоко ценились жителями Предела. В верхней части Кифа сам воздух был другим, там гуляли иные ветры, свежие и порывистые, дующие то со скал Великана, то с залива Киф. На всяком вдохе можно было нутром ощутить или мороз от заснеженных пиков горной гряды, или соль и водоросли морские, принесённые вихрями с Моря Снов, чьи ароматы умело впечатывались в настоящие сны. Дальше, за прекрасной гаванью и портом, лежали стройные ряды каменных зданий, рынки, гостиницы, таверны, городская длинная и узкая площадь с многочисленными лавками по бокам, обустроенная по старым образцам зодчества. И, наконец, за пышными зелёными лугами и травянистыми полянами проклёвывались серые глыбы и валуны, следом – отроги Хребта Великана, в предгорья которого уносились бессчётные отары лучших племенных овец…
Если смотреть на Киф с такого угла зрения, то создаётся обманчивое впечатление, будто это и есть прекраснейшее место для жизни. Возвышенное, удобное, на безопасном расстоянии от ежегодных разливов Ас-Дайилль, защищённое и от половодья реки, и от болезней, и от насекомых (заодно с коренными дикими эльфами и людьми). Даже с собственным родником пресной воды. Но… что-то Норвагорну не нравилось в верхней части Кифа, он практически туда не ходил. Не поднялся на его каменные мостовые даже для того, чтобы поспрашивать о новом приятеле, Сурве Акестаре.
Уже во втором покрове весны вокруг Норвагорна, мастера меча, танцующего с клинками, струился ореол мрака и опасности, и лунг боялся рассеять эту хрупкую иллюзию, а потому держался вблизи других источников тьмы. В конце концов, когда почвы фагнора столь щедры и столь плодородны, разве это не верный подход – взращивать что-то на них, в ущерб горным породам великосветской части Кифа? Грязь, помои, немного вони… всё это не в силах лунгам хоть как-то навредить.
В отличие от того сорта славы, что вздымалась над некоторыми харчевнями фагнора. И, само собой, лишь подобные заведения посещал Норвагорн. Вот и сейчас он переминался под металлическим шестом деревянной вывески, изображающей жуткую птичью личину, украшенную гирляндой из засушенных цветов, слушал её невыносимое, протяжное пение, которое всё-таки менее терпимые и более требовательные обозвали бы «чудовищным скрипом». Облюбованный трактир мастера мечей входил в число тех, что несли на себе позорное клеймо мест наисквернейших, с самой дурной репутацией, куда не захаживал никакой праздный странник, либо простой приезжий, или хотя бы тот, кто не мог постоять за собственную честь и жизнь кулаком (или мечом). Обычно здесь до глубокой ночи кипели страсти, раздавались громкие и ужасные звуки, всяческий неприличный шум, грубые песни, рекой лились невкусные спиртные напитки и в не меньшем изобилии между длинных столов порхали продажные женщины, прилипая к посетителям. Да что там, тут можно было обнаружить и одноразовых мужчин, готовых оказать приятную услугу кому угодно, лишь бы у соискателя водились деньги. Любые пьянящие, но не слишком-то свежие удовольствия на самый изощрённый (или извращённый) вкус были доступны в этой мрачной харчевне!