Коркуджан раскинулся на западном склоне старых, мёртвых скал Звёздные Останцы, перенасыщенных серебром и другими полезными рудами и ископаемыми, и с севера почти соседствовал с рекой Ас-Дзилла́р, в устье которой стоял портовый Крам Аэль, предвечная вотчина благородного эльфийского семейства Актерн. В Коркуджане же и родилась нынешняя хозяйка мастерской Натта, на берегах прозрачного, бирюзового озера Замля́ное. Она никогда прежде не бывала в Кифе и доселе не посещала гнездовье своего рода – поместье «Пять колонн». Но, как над Мирсварином взорвались и прогремели новости о крупной сайдаранс, упавшей близ Болижана, владелица ремесленной Натта решила последовать за дорогим попутчиком, и навестить, наконец, Кифскую усадьбу.
Впрочем, в тот знаменательный день её опять не было в резиденции – сорвали с насиженных мест неотложные семейные дела. Прекрасная, светлоглазая женщина, в чьих жилах текла наполовину лунговская, а наполовину эльфийская кровь (заместо драгоценных металлов), поспешно покидала порт, и не менее лучезарный Мизраэль спустился с холма, дабы проводить её. Ещё чуток, и скромный кораблик попутчицы отчалит, оставляя светлого господина как единственного, полновластного владыку имения. Но время выдалось неподходящее, ведь точно в эти сутки на вечер намечалась долгожданная трапеза, на которой лунг планировал представить попутчице своего свежеиспечённого лучшего друга, Повелителя Норвагорна, мастера мечей.
Да ещё и эта буря, что зачиналась где-то далеко на северо-востоке, за горизонтом Моря Снов. И, может, утром светило солнце и дул лёгкий ветерок, вполне благоприятствующий плаваниям на гребном судне, сегодня каждому непосвящённому в таинства погоды становилось ясно – это ненадолго. Скоро небо потемнеет, нальётся чернильной краской, могучие тучи тяжёлым пологом нависнут над белокаменной, высотной половиной Кифа, хлынут ледяные ливни, разбавленные морскими брызгами, засверкают ослепительные молнии, взбушуется целый залив. Сомнительный час для путешествий, однако дорога попутчицы Мизраэля лежала на северо-запад, к Крам Аэлю, не на восток, где и зияло нечто зловещее. В конце концов, природа непредсказуема, никто точно не знает, что дальше произойдёт, и женщина-ицоль совершила то, на что никак не отважился бы её лунговский отец-прародитель – понадеялась на авось. Без малого, кощунственное преступление для древнего, нарушение строжайших гирсов!
Мизраэль смирно стоял на возвышении, уже поднявшись на широкую лестницу, уводящую из порта, и молчаливо наблюдал за тем, как мельчает лодка его женщины, сердечного друга и давней попутчицы. Персиково-розоватые воды, раскрашенные восходящим солнцем, искрились яркими жёлтыми бликами, словно шипучими пузырьками из жидкого золота, поднявшегося с самых глубинных слоёв. В пальцах он сжимал непритязательную кожаную папку, в которой теперь хранилась одна прелюбопытная бумага – всего лишь рукописный листок, начертанный лично Пепельным Волком. Всю предыдущую ночь Мизраэль глаз не сомкнул. Он корпел за старыми свитками магов и затхлыми фолиантами путешественников-естествоиспытателей в поисках того, что так страшно волновало Норвагорна. И кое-что светлый господин всё же нашёл, ведь у него имелись козыри, коих не хватало мастеру мечей для получения доступа к частным библиотекам и хранилищам знаний – знаменитое имя среди Кифских вельмож, обходительные, уточнённые манеры, как и осведомлённость об обычаях богачей, и, весьма приземлённое, однако не менее важное – подходящие, пышные мантии.
Никогда власть имущие не были столь озабочены тем, чтобы их благосостояние и достаток замечали издали, как во втором покрове весны. Поэтому-то надлежащие и приличные наряды так высоко ценились, платья, кафтаны и плащи из роскошных тканей превозносились, они становились знаменем высокого рода и пропуском в лучший мир. Знать желала, чтобы каждый прохожий и праздный зевака по единственному взгляду тут же угадывал и положение в обществе их благородных фигур, и ту великую роль, которую уготовили боги своим счастливым избранникам. И, не дозволь небожители, кто-то принял бы сына почтенной семьи за жалкого простолюдина! Хуже доли не сыщешь, такой позор ни золотом, ни кровью не смыть!
Лунги, в свою очередь, никогда не разделяли столь болезненной привязанности ни к собственной славе, ни к драгоценным одеждам. Нет, всем известно, что древние любили красиво, изысканно и необычно наряжаться, но только, когда сами того хотели. Ровно с таким же успехом они могли бы голыми ходить, если к подобным проделкам их склоняло неспокойное сердце, ведь лунги не находили ничего сверхъестественного в обнажённом теле, или, хотя бы, чего-то постыдного.