— Да, это правда, я не хочу, чтобы невежественные и необразованные местные судачили о нас… с тобой. Что в этом такого преступного?
Норвагорн сурово и разъярённо рыкнул, подпрыгнул к собеседнику и заголосил:
— Ты ведь не заинтересован в моей компании?
— Я… – однако Мизраэль опять замялся, и здесь уж точно иссякло терпение его взрывного и порывистого приятеля.
— Ты, что? Заинтересован совсем не в том? Или просто не совсем в том, что предлагаю я, что интересно мне? Не до конца… и не вполне? Нет, право, лучше мне уйти сейчас, чем так и не уйти… затем.
Мастер меча умчался, оставляя Мизраэля наедине, без посторонних и без соглядатаев, как того и хотел волк-нелюдим.
Уже глубокой ночью светлый господин метался в своих опочивальнях, словно в клетке. То он представлял, как взмахивает мечом и разрубает умелой и хорошо обученной рукой опоры ложа, то фантазировал, как тем же оружием иссекает тонкое полотнище полога, то воображал, как в ярости выбрасывает в окно стул, или стол, или… что угодно ещё. Но затем устало водружал ладони себе же на лицо, протирал глаза, будто очищая их от материальной плёнки видений, однако бурлящие мысли тут же выходили за рамки, из-за краёв, и всё повторялось заново…
В середине ночи он сидел за столом и пытался сочинить послание для Норвагорна, составленное не из чужих слов, цитат и выдержек, но выражающее что-то невообразимо сложное, прозрачное, личное. Что-то своё. То, для чего Мизраэль никогда не мог подобрать подходящую форму и то, что доселе, до этого злокозненного часа звезды Латун, он вообще не подпускал к себе на расстояние обнажённого клинка.
Мизраэль всегда предпочитал компанию женщин в танцах, и вряд ли бы долго протянул без дамских ласк. Но почему, почему случилось так, что ему вдруг выпал шанс познать этот трепет, эту натянутость и тесность, эту всепоглощающую дрожь, однако без участия должного напарника? В неуместных, неподобающих объятьях того, кого он толком даже не знал? Но стоило на миг прикрыть глаза, и потаённые желания тут же уносили горячее дыхание светловолосого к пылким устам мастера меча, уничтожая всевозможные препятствия… перечёркивая любые «но» и «если».
Впав в отчаяние, но так и не отыскав необходимых слов, единственно правильных, Мизраэль от безысходности начал биться челом об стол. Вскоре на этот грохот примчался его испуганный эльф-помощник, ведь гром и ураганы за окном утихомирились, и в доме установилось поразительное затишье. Вместо того, чтобы учтиво постучать в дверь опочивален, слуга вломился в покои без приглашения, с подсвечником в одной руке.
— Аман-Тар, мой господин, что происходит? – настороженно проговорил мужчина.
Однако, тут же по испуганному виду Мизраэля, явно застигнутому врасплох, эльф всё понял. Хозяин мастерской Натта, серьёзный, суровый, уважаемый в обществе господин, восседал за письменным столом в пурпурной мантии, вооружившись пером, рядом с ним коптила масляная лампа, а ко лбу его прилип какой-то обрывок бумаги из-за тех телодвижений, которые лунг лишь чудом прекратил до вторжения слуги. И не было у белобрысого никаких оправданий.
— Что-то не так, Аман-Тар? Вам не спится? Может, мне приготовить для Вас тёплого вина со смесью краснопятнянки и семян варлиции, или успокаивающий отвар?
— Нет, иди и сам ложись. И более не беспокой меня, – выдавил Мизраэль, с трудом справляясь со смятением.
Эльф малость поклонился и собирался направиться в собственную комнату, но задержался и указательным пальцем легонько постучал себе же по переносице. Как только помощник скрылся, Мизраэль медленно потянулся к голове вспотевшими пальцами и с ужасом обнаружил кусочек бумаги на своём влажном лбу. На этом листке кто угодно смог бы теперь написать «завзятый дурак», и без колдовских услуг магов такое заклятье бы мгновенно стало явью.
Всё. Светлый господин сошёл с ума. Окончательно спятил. Ведёт себя так, будто он –зелёный, глупый, безрассудный мальчишка, а вовсе не почтеннейший муж. И причиной тому выступали безграничные, необъяснимые по природе чувства, возникшие не из-за кого-то, а во имя того, кто дорог. Во имя другого… Странника, подобного ему. Одиночки, не спящего ночью. Искателя с большой дороги, такой, что по сердцу сразу двум.
Мизраэль извёл массу дорогостоящей бумаги и основательно извёлся сам, но ему на ум так и не пришли необходимые слова, те самые, которых он ждал всегда. Устало сбросив шёлковую мантию, которая казалась ночью тёмно-фиолетовой, и потушив масляную лампу, лунг подступил к просторному ложу, застланному лучшими белыми тканями. Оставшись в длинном убранстве из тончайшего материала, будто сотканного волшебными паучками, он разместился посередине кровати, не расплетая ни волос своих, ни снимая колец или других украшений. Ведь именно таким образом отправлялись ко сну все знатные и уважаемые господа и дамы, с которыми он жил бок о бок последнее время. Не удобно всё это, нелепо, даже чуток смешно, но эльфы стремились любыми средствами сохранить исключительный блеск своих персон и возвыситься над чёрной, плодородной Кифской землёй. Они жаждали породниться со светилами в небе… но жадность не для лунгов, она растлевает сердце.