Приложив два пальца к губам, туда, где теперь значилась то ли неизгладимая печать, то ли клеймо от ожога, Мизраэль печально смотрел в распахнутое окно и любовался огромной, белой луной. Гроза давно растаяла и сквозь полупрозрачную сетку облаков на небосклоне очертились звёзды, заодно со своей повелительницей – Дион, Хозяйкой Ночи. На заднем фоне за ней приглушённо мерцал пояс, Фиендин, её путь, тракт, серебряная дорога.
Но, демоны его пожри, да затопит его майн, ведь Мизраэль – вовсе не эльф, он – лунг! О чём вообще он ныне размышляет? С чем лунг волен смириться, и с чем совладать ему по силам?
Как белый волк может закрывать глаза на то, что вспыхивает перед взором всякий раз, как только он смыкает веки? Какими высокими (или низкими) словами древний сможет от этого отречься? Отгородиться?
Сэнмаон, Удильщик из Искатора, вторгся в его воображение, захватил сознание, бестелесно проник в такие тайные закрома, о существовании коих не ведал сам хозяин. Мизраэль ещё никогда не был с ним, но уже будто лишь ему и принадлежал. Голова шла кругом каждый раз, как светлый господин думал о черноволосом. А ведь от хороших, полезных вещей не часто приключается головокружение. Или… всё это скоро превратится в губительное головокрушение?
Как избежать на перекрестии путей того, кого впоследствии Мизраэль назовёт судьбою, не иначе? Это имкас и предрешение звёзд, знак пророческих небес и знамение высших сил? Предназначение?
Как же хорошо, как это прекрасно, что светловолосому ещё не довелось преподнести кому-то сокровенную лунговскую клятву из пяти букв. Постоянно его либо одёргивали, либо затыкали, либо он сам запирал собственный язык на ключ, за белыми зубами. Получается, что ни Пепельный Волк, ни Сурв Акестар, нутром не ощущали, о каких конкретно чувствах трезвонит целый мир. Может ли стрястись такое? Что минует без малого жизнь, и вдруг Мизраэль прозреет в одночасье? Или, всё опять не так на самом деле, как мерещится с первого взгляда, и он наоборот ослеп?
Попутчица светлого господина так и не позволила своему избраннику-древнему произнести для неё «сидис» на хатре. Теперь он был ей премного благодарен. Ведь, сказав подобное, Мизраэль бы и лунговским сердцем покривил (так как ещё не понимал, в чём кроется смысл столь чародейского понятия), и сегодня ли, завтра ли, но ему пришлось бы стать клятвопреступником. Нет, разумеется, пока что блондин не чувствовал ещё неподдельной любви, но определённо он испытывал нечто новое. То, что сводило его с ума. Искушение, влечение и желание стали бы настолько непреодолимыми, что никакие клятвы, никакое праведное сердце и правдивая душа не спасли бы его от грехопадения, от нарушения гирсов.
В жилах лунгов течёт лава, всё-таки, а в душах древних бушуют испепеляющие страсти. И даже если кто-то, вроде Мизраэля, упорно делал вид, что он неприступен и холоден, то это – лишь броня, лишь закалённая сталь, панцирь на поверхности, призванный защищать живое и трепетное сердце. Тот же, кто остыл совсем, он превратился в ледяной металл, в прозрачный кристалл или в чистый свет звезды? Позабыл этот бренный мир, покидая и тело, и разум, оставляя всё горячее и тёплое как бы непричастным? Описание, вовсе не походящее на Мизраэля.
Он, как всякий прозорливый древний, знал, что белый свет луны – не что иное, как отражённое сияние солнца. Всё тот же старый добрый звёздный свет, недостижимый, но палящий. И пусть многие твердят, что ночью меркнут краски, что ночь пожирает цвет, они просто не догадываются, куда именно следует смотреть после заката. Однажды Мизраэль созерцал редкое, волшебное явление – лунную радугу в пелене от брызг водопадов. Пожалуй, она чуток блёклая и не столь впечатляющая, однако, если постараться, то даже в ней можно разглядеть множество оттенков.
И своё прозвище Сурв Акестар получил не потому, что шкура его обуглилась и истлела, а из-за того, как ловко этот древний выискивал мерцания в темноте. Завораживающий пепельный свет Дион зажигается сразу после новолуния, или незадолго до него, тогда, когда над горизонтом вместе с юным (или престарелым) серпом всходит полный диск спутника, подсвеченный приглушённо-серым, матовым тоном. Дион будто ненадолго приподнимает завесу над собственным телом, демонстрируя пытливым наблюдателям, что она такое есть поистине, намекая на скрытые размеры. Тому, кто верен ей, кто увлечённо следит за её небесным танцем, луна раскрывает свои тайны в самый неподходящий день. Ведь секрет – это сила, только когда ты один против целого мира. И секрет – это слабость, когда вы вдвоём, друг за друга и за общее дело. Мизраэль видел это раньше, и видел ныне это же на лице нового приятеля, Норвагорна.