Эркюль Пуаро с удовольствием отметил про себя, что слово «насилие», недавно непроизвольно сорвавшееся с уст Линды в разговоре о Кристине, было на этот раз произнесено Редферном. И он опять подумал, что оно было удачно выбрано.
— Нет-нет, — продолжал Патрик свою пламенную речь, — это предположение абсурдно. Арлена была вдвое сильнее Кристины. Я не уверен, что у Кристины хватит сил, чтобы задушить котенка, и я совершенно убежден, что она никогда не одолела бы такую сильную и энергичную женщину, как Арлена! К тому же, Кристине ни за что не удалось бы спуститься по лестнице, ведущей в бухту. У нее со второго пролета закружилась бы голова. Нет, об этом и речи быть не может!
Полковник Уэстон машинально дергал себя за мочку.
— Если рассматривать вещи под таким углом, то я согласен с вами: эта гипотеза наталкивается на серьезные препятствия. Но ведь первое, что мы должны принимать во внимание, это повод…
Он встал, чтобы проводить Редферна к двери, и добавил:
— Повод и материальную возможность…
Когда Редферн вышел, Уэстон улыбнулся и сказал:
— Я не счел нужным сообщить ему, что у его жены есть алиби. Я хотел увидеть его реакцию. Его всего затрясло, а?
— Выставленные им аргументы кажутся мне более убедительными, чем самое надежное алиби, — откликнулся Пуаро.
— Я и так не верю в виновность его жены! Она не могла убить Арлену Маршалл. Физически не могла, как вы выразились. Маршалл мог бы быть виновным, но, по всей видимости, это и не его рук дело.
Инспектор Колгейт кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание.
— Я думал над его алиби, — сказала он. — А не мог ли он, решив убить свою жену, заготовить письма заранее?
— Неплохая мысль, — согласился Уэстон. — Надо будет этим заняться…
Он внезапно умолк: в комнату вошла Кристина Редферн.
Она выглядела, как всегда, очень спокойной, но держалась с легким налетом аффектации. На ней были белая теннисная юбка и голубой пиджак, подчеркивающий ее бледный, присущий блондинкам цвет лица. Она казалась очень хрупкой, но ее черты выражали решительность, храбрость и здравый смысл.
«Какая милая женщина, — подумал полковник. — Может быть, немного блеклая, но, во всяком случае, слишком снисходительная к своему ловеласу-мужу. Впрочем, он еще молод и успеет исправиться. Можно же один раз в жизни свалять дурака!»
Он предложил миссис Редферн сесть и сказал:
— Миссис Редферн, мы вынуждены соблюдать заведенный порядок и, согласно требованиям расследования, спрашиваем у каждого, что он делал сегодня утром. Прошу меня извинить…
— Я прекрасно понимаю, — ответила Кристина Редферн мягким, хорошо поставленным голосом. — С чего следует начинать?
Слово взял Пуаро.
— С самого начала. Что вы сделали, встав сегодня утром?
— Дайте мне собраться с мыслями. Прежде чем спуститься завтракать, я зашла в номер к Линде Маршалл, и мы договорились встретиться в холле в пол-одиннадцатого и пойти на Чайкину скалу.
— Вы не купались до завтрака?
— Нет. Я делаю это очень редко.
Улыбнувшись, она пояснила:
— Я люблю входить в хорошо прогретую воду.
— А ваш муж купается сразу же, как встает?
— Да, почти всегда.
— Было ли это в привычках у миссис Маршалл?
— О нет! Миссис Маршалл принадлежала к тем людям, которые появляются на всеобщее обозрение только поздно утром!
Ее голос стал холодным и резким.
Пуаро изобразил смущение и извинился.
— Простите меня за то, что я вас прервал, мадам. Итак, мы остановились на том, как вы зашли в номер Линды Маршалл. Который был час?
— Я думаю, в пол-восьмого… Нет, немного больше.
— Мадемуазель Маршалл была уже на ногах?
— Да. Она как раз в этот момент вернулась к себе.
— Как? Откуда? — спросил Уэстон.
— Она сказала мне, что ходила купаться.
Эркюль Пуаро заметил, что, прежде чем ответить, она слегка заколебалась.
— Что было дальше?
— Я позавтракала.
— А потом?
— Потом я поднялась к себе в номер, собрала принадлежности для рисования и взяла альбом. А потом мы ушли.
— Вместе с Линдой Маршалл?
— Да.
— Который был час?
— Наверное, пол-одиннадцатого.
— Куда вы пошли?
— На Чайкину скалу. Это маленький пляж на берегу острова. Там мы и устроились. Я рисовала, а Линда загорала.
— Во сколько вы ушли оттуда?
— Без четверти двенадцать. В полдень я должна была играть в теннис, и мне нужно было переодеться.
— На вас были часы?
— Нет. Я спросила время у Линды.