Девятого марта на поле шло обучение наскоро собранного мюльгаузенского ополчения. Мюнцер, стоя в отдалении, внимательно следил за военными упражнениями и радовался достигнутым успехам. Наконец утомленные ополченцы расположились на отдых. В этой массе вооруженных людей были члены тайного союза, были верные Мюнцеру люди. Но каково настроение отряда в целом? Пойдет ли отряд за ним в решающие дни, когда он откроет истинную причину этих спешных приготовлений? Эти вопросы не выходили из головы Мюнцера. Он сел на коня, под’ехал к отдыхавшим людям и произнес речь.
Вначале он говорил о том, что в равной мере могло затронуть всех горожан, независимо от их социального и имущественного положения. Он сообщил им, что имперское правительство, находившееся в Эслингене, прислало приказ с требованием возвратить в Мюльгаузен всех изгнанных монахов и возместить им протори и убытки, причиненные мюльгаузенцами. Справедлив ли такой приказ властей?
Это сообщение вызвало удивление, гнев и возмущение слушателей. Из рядов раздавались угрожающие выкрики, многие потрясали своим оружием.
Довольный началом, Мюнцер продолжал. Он обличал императора и князей — заклятых противников евангелия, возбуждал и ободрял своих слушателей тем, что скоро эти угнетатели будут свергнуты и изгнаны своими собственными подданными.
И среди наступившей тишины он потребовал от горожан, чтобы те из них, которые готовы умереть за слово божие и принести в этом клятву, подняли бы палец кверху. Малодушные же пусть выйдут вон из круга.
В толпе воцарилось замешательство. Несомненно, многие горожане вовсе не сочувствовали столь решительным взглядам, многие боялись даже подумать о восстании против князей и императора. Горячая и неожиданная речь Мюнцера смутила их. Его сторонники убеждали колеблющихся и угрожали тем, кто пытался возражать. Момент был решительный. Вдруг заговорил городской старшина Эбергард фон Бодунген. Он не выступил открыто против Мюнцера — это было слишком опасно, — а новел речь хитро и осторожно. Бодунген заявил, что нет необходимости приносить такую клятву, ибо никто из мюльгаузенцев не будет столь неразумен, чтобы не встать на защиту божьего слова. В ответ на протест Мюнцера старшина насмешливо воскликнул: «Дорогие сограждане, если вы недостаточно давали клятв и обетов, то пусть каждый из вас принесет их еще с целый короб и повесит его на шею. Дело же Мюнцера — проповедывать в церкви, а не в поле». В настроении толпы произошел перелом. Люди разошлись, хотя и с неохотой. Призыв Мюнцера встать на защиту угнетенных и эксплоа-тируемых — остался без ответа. Мюльгаузенские ремесленники готовы были до конца драться за свержение местной власти патрицианской партии, но подняться во имя общих целей движения — в этом они не видели никакого интереса.
Вечером того же дня в городе произошли новые революционные выступления, закончившиеся разгромом и ограблением монастыря, что у городского моста. На этот раз не помогли уговоры старшины Эбергарда фон Ёодунгена — его никто не хотел слушать.
Через несколько дней старый Совет вынужден был сложить свои полномочия. 17 марта 1525 года городом стал управлять новый, так называемый «Вечный совет», в подавляющем большинстве состоявший из сторонников партии Пфейфера. О «Вечном совете» Зиттих фон Берлепш презрительно говорил, что «все. его члены вместе взятые не имеют имущества и на три тысячи флоринов».
Мюнцер и Пфейфер не входили в состав Совета, но это нисколько не уменьшало их влияния на городские дела. Пфейфер являлся бесспорным главой победившей партии, поэтому с ним должны были считаться. За Мюнцером же шли наиболее радикальные городские элементы.
Враги Мюнцера позднее пытались приписать ему роль полновластного хозяина в городе. Лютер говорил; «Мюнцер царь и повелитель Мюльгаузена». На самом же деле эго было вовсе не так.
Недавно еще, когда шла борьба за власть, Пфейфер был послушным учеником и последователем Мюнцера; выступая тогда с проповедью, он порицал порок любостяжательства и стоял за отказ от земных благ. Амтман Зиттих фон Берлепш доносил герцогу Георгу: «Они учат, что для достижения вечного блаженства необходимо уничтожить идолов в собственных жилищах, особенно богатую посуду на стенах, драгоценные украшения, серебряные вещи, и отдать накопленные деньги». Это производило сильное впечатление на беднейшую часть населения.
Когда же Пфейфер захватил власть, он не мог и не хотел итти в своих преобразовательных мероприятиях так далеко, как требовал Мюнцер. Пфейфер был только поборником буржуазной местной городской революции, и не больше. Средневековая ограниченность, нежелание выйти за пределы своего района, города, — черты, характерные для людей той эпохи и участников крестьянского восстания, — особенно отличали Пфейфера. Мюнцер же был не только носителем идей предпролетарских слоев Мюльгаузена, но в первую очередь боролся за революцию в общегерманском масштабе.
Все это неизбежно определяло крайнюю запутанность и двойственность социального порядка и взаимоотношений, которые в дальнейшем воцарились в городе. Эти., противоречия не были разрешены, так как общегерманские события заставили Мюнцера и его наиболее преданных последователей вскоре покинуть город для смертельной схватки с феодалами.
Генрих Цейс в эти дни писал: «В Мюльгаузене происходят странные вещи». Действительно, странные вещи творились в городе.
Меланхтон, глубоко ненавидевший Мюнцера и его учение, написал книгу о своем враге и так говорил в ней о новом строе в Мюльгаузене: «Это было началом нового христианского управления. После этого они изгнали монахов, упразднили монастыри и их имущества;-там, между прочим, иоахимиты имели большое подворье и крупные доходы. Подворьем этим завладел Томас… Он учил также, что все имущество должно быть общим, как написано в Деяниях апостольских, где рассказывается, что апостолы соединили свои имущества. Благодаря этому чернь сделалась так дерзка, что не желала больше работать. Когда кому-либо нужен был хлеб или сукно, он шел к одному из богачей и требовал, чтобы ему дали нужное, основываясь на праве христианина, ибо Христос учил, что надо делиться с нуждающимися. А когда богач не давал добровольно, что у него требовали, то требуемое отнималось силою. Это случалось часто; так поступали и те, которые жили у Томаса в подворье иоахимитов».
Конечно, в — этом описании мюльгаузенских событий Меланхтон уклоняется от истины. Ему нужны были преувеличения, чтобы сделать имя Мюнцера страшным и ненавистным не только князьям, дворянству и богачам, но и всем людям, владеющим мелкой собственностью.
В иоахимитском подворье была организована коммуна из трехсот человек. Она существовала не только от трудов своих членов, но и за счет церквей и монастырей, имущества которых в эти дни представляли ничейное достояние. Мюнцеровская коммуна просуществовала около двух месяцев. Для бедняков были отведены земли духовенства, была провозглашена общность имущества, обязанность всех работать и упразднение всякого начальства. Но такая организация общества не распространялась на весь город. Главою бюргерского большинства был Пфейфер, который не разделял мюнцеровских «еретических» идей. «В действительности же Мюльгаузен остался республиканским имперским городом, с несколько демократизированной конституцией, с избираемым всеобщей подачей голосов и находящимся под контролем народного собрания сенатом и с наспех импровизированной организацией натурального обеспечения бедных. Общественный переворот, казавшийся протестантским буржуазным современникам столь ужасным, в действительности никогда не выходил за рамки слабой и бессознательной попытки преждевременного установления позднейшего буржуазного общества»[12].