В синем ночном небе он увидел двух летучих мышей, танцующих в воздухе дуэтом. Томас проводил их взглядом и снова заметил в лесу свечение, яркий голубой огонек мерцающий во тьме. Он начал пристально вглядываться, силясь в конце концов понять, что это он такое видит. Но прошло всего мгновение — и свечение снова исчезло.
Еще около минуты он стоял, смотря в то место. Почему-то у Томаса создалось ощущение, что этот свет настойчиво его зовет. И на какое-то мгновение он даже ощутил, что очень хотел бы подчиниться. Сорваться с места и побежать в лес. Забыв обо всех запретах. Забыв о своем доме, о маме и о папе. Томас сощурился и затряс головой. Нет! Не надо о таком думать! Потом он открыл глаза и посмотрел на чащу — манящую, таинственную. Желание поутихло, но Томас знал: совсем скоро этот порыв может вернуться — и не исключено, что даже сильнее, чем прежде.
* * *
И вот, пришла зима. Одним днем мать взяла три самые спелые тыквы, пару велосипедов отца и отправилась в Гарлейн. Вернулась она на день позже обычного, но с собой ничего не привезла. Удалось купить лишь небольшой мешок удобрений, пару ведер молока да корзинку сухих яблок, почти все из которых лошадь съела по пути обратно. Никки выглядела настолько истощенной, что казалось, не доживет до следующего утра. Но, как ни странно, когда солнце взошло, кобыла все с тем же безразличным видом жевала траву, стоя у забора.
Несколько дней спустя, сидя на крыше ночью, Томас вдруг увидел, как с неба на землю спускаются белые хлопья. Он высунул язык и с наслаждением ловил сладкие снежинки на лету. На вкус они были, словно сахарная пудра. Всего за час снег уже почти полностью покрыл крышу и лужайку. Утром мать поставила на передний двор несколько бочек, чтобы те до верху наполнились чистейшим сахаром. Вскоре тыквы расти перестанут, и ей придется использовать то, что осталось с последнего урожая.
В стенах дома становилось все холоднее. Тем же днем отец отправился в лес за дровами и вернулся под вечер с тяжеленным мешком на плечах. Томас помог ему побросать дерево в камин и разжечь огонь. Из дымохода пошла струя белого дыма.
— Эта зима выдастся нелегкой, — произнесла мама за следующим завтраком, когда вся семья села есть тыквенный пирог. Подобными словами она встречала почти каждую зиму, так что Томас мог бы и не придавать им особого значения, но все-таки в его душе пробудилось легкое беспокойство.
— Ты могла бы продать несколько банок своего варенья, если все настолько плохо, — сказал отец.
— Конечно! Что же мы тогда по-твоему будем есть все эти месяцы? Я не окуплю за вырученные деньги и половины того, что продам. Можно было бы продать мешки со сделанным из снега сахаром, да вот только везде сейчас его и так навалом. Кто будет покупать то, что сыплется с неба? Нелегкая будет зима, говорю я вам. Ох, нелегкая!
* * *
Томас сидел на полу у камина и увлеченно рассматривал иллюстрацию белой летучей мыши. Вид ее красных глаз заставлял поежиться, но в то же время завораживал. И все таки Томас был очень рад, что рядом с его домом эти звери не обитают. Вдруг дверь в коридоре распахнулась и Томас услышал, как металлические постукивания и лязг, который показался ему странным.
Томас положил книгу и побежал в коридор. Увидел своего робота, с которым действительно было что-то не то. Его шатало из стороны в сторону, каждый шаг давался с трудом. Шестеренки крутились не плавно, а как-то обрывисто.
— Чего это ты? — Томас увидел корку и замерзшего снега у Вильфа на корпусе и сразу все понял.
— Я… я…. — только смог произнести робот и тут же повалился на пол.
— Папа! Вильф сломался!
Отец примчался уже через пару секунд и склонился над своим детищем.
— Ох старина, как это тебя угораздило снова?
— Я-я-а-а-а…
— Томас, надо следить за своим другом. Ему в такой снегопад нельзя выпускать на улицу, особенно сейчас, когда весь снег сладкий.
Отец приподнял робота с натужным вздохом — весил тот килограмм пятьдесят.
— Давай помогу, — Томас взял приложил руки с другой стороны. Он не знал, насколько облегчит этим задачу для папы, но чувствуя за собой вину, хотел проявить участие.
С горем пополам они спустились по лестнице и уложили Вильфа на стол под одинокой лампой. Томас вдруг осознал, что уже много лет сюда не спускался. Он успел позабыть вечно стоящий тут полумрак и заваленные инструментами и запчастями столы.
Раньше он нередко проводил тут целые дни, наблюдая за папиной работой. Закручивающий гайки равняющий велосипедные шпицы, тот казался ему просто каким-то волшебником. Он пытался даже научить чему-то своего сына, но из этого ничего не вышло. Вскоре Томаса так засосало в книжный мир, что больше его уже ничего не интересовало.