— А где он будет жить? — я уже не всхлипывала, только прерывисто дышала.
— Сначала погостит в резиденции шакаи-ар в Зеленом. Потом — переедет в мой клан, если не найдет до того времени себе местечко по вкусу. У меня куча знакомых в разных городах. Можно будет поискать домик на побережье. У самого моря, у золотых песков. Поедем туда втроем, а, Найта? — улыбнулся он — кажется, прямо в сердце.
— Поедем, — выдохнула я. Представила домик, пляж…
И неожиданно для себя хихикнула.
Два шакаи-ар и одна мрачная равейна где-нибудь на тропическом острове — это бред сумасшедшего. Нам больше подойдет какой-нибудь готический замок в горах или вроде того…
…знала бы я тогда, как недалеко была от истины…
Отступление пятое. Предельная тяжесть
Безупречная память — величайшее зло, как утверждают философские трактаты. Леарги раньше не верил в это. Пасынок Первой войны, каждый мирный день он встречал с жадным нетерпением, как скиталец, который вышел из жаркой пустыни к озеру. Леарги не жил — упивался жизнью, а излишки-воспоминания пропитывали его сознание, словно вода — многослойные пропыленные одежды.
Когда они пропитались насквозь, то начали тянуть его ко дну.
И сейчас Повелитель уже не упивается — захлебывается новыми впечатлениями и тонет. Воспоминания наслаиваются одно на другое, и не различить, что было когда-то, а что пока только есть.
Дэриэлл, его сын, его кровь. Он похож других, ныне мертвых, сама память о которых уже истлела. Зеленоглазый, дерзкий и свободный — слишком свободный, чтобы взвалить на себя ношу правления. А значит — бесполезный, особенно теперь, когда целительский дар загублен.
Однако разве не приносящий пользы — ненужный?
Леарги шепчет древние стихи и уже не понимает, любит ли он в Дэриэлле всех не доживших до этой ночи сыновей, свою собственную мечту о свободе или все-таки самого Дэриэлла. Но это не имеет значения. Леарги готов спасти их всех. Пожалуй, это единственное, что остается пока еще в нем подлинного, живого, горячего — желание защищать Пределы и детей их любой ценой. Все остальные чувства давно уже размылись, растворились в воспоминаниях…
Даже если за эту защиту он будет проклят.
— Меренэ.
— Да, отец.
— Ты понимаешь, что Дэриэллу теперь будет всегда грозить опасность, даже в Кентал Савал?
— Да, — Меренэ, его дочь, плоть от плоти его. Такая же вспыльчивая и яркая, когда есть кому смотреть на нее, но спокойная и сдержанная наедине с ним. Единственная, кто готов разделить с Леарги невыносимый груз воспоминаний и ответственности за Пределы. — Он обречен стать шакаи-ар. Князь так просто его не отпустит. А шакаи-ар не место в пределах — пока.
— Попроси его уехать.
— Он не послушает.
— Найди повод.
Она молчит. А Леарги едва не вздрагивает от накатившего ощущения бесконечного повторения — эти разговоры уже были, были! Только не с ней и не о нем.
С другими и о других.
— Хорошо, отец. Я подумаю. Но мне бы не хотелось, чтобы Дэриэлл ненавидел меня больше, чем сейчас.
О, да. Дэриэлл умеет еще ненавидеть — и любить, и бояться, и отчаиваться, и радоваться, и упиваться этим миром, как в юности… Единственный из семьи Ллиамат, кто пока еще жив.
— И еще, Меренэ. Завтра ты взойдешь на престол, как и хотела.
Она не может сдержать изумленного вздоха — кажется, есть еще искры чувства в пышном слое холодного пепла ее воспоминаний.
— Я… благодарю за оказанную честь. Но почему сейчас?
Воспоминаний становится все больше, с каждым рассветом, с каждым ударом сердца. Леарги с бесконечно усталым спокойствием ждет забвения или хотя бы смерти — но не может себе позволить этого. Кто-то должен хранить Пределы… и детей их. Да.
А если нет сил жить и права умереть, то у Повелителя остается только один путь — за пределы возможного.
И Леарги ступит на него.
— Просто пришло время, Меренэ. Вот и всё…
То, что не под силу самым сильным из Старших, легко совершают Вечные.