— Я еще молодой, хочу белый свет посмотреть.
— Вы, молодые, дурни: о том и невдомек, что у матки сердце изболится. Ты только о себе думаешь.
— Смешной вы, дед. Я же не на войну еду. Да и ненадолго — всего на год.
— А год, думаешь, мало? За год, кто знает, что тут случится…
Под вечер пошли в гости к другому внуку — он тут же, в местечке, за лесничего, имеет двух детей, и старший хлопчик в честь прадеда назван Антоном.
Володя — внук по дочерней линии, из всей большой Бондаревой семьи в живых остался только он.
Когда вышли на угол улицы и свернули к новому, из добрых сосновых бревен, дому лесничего, навстречу попался Пухтин, маленький, седой, — он и теперь, не имея в местечке никаких дел, спешил куда-то, труся рысцой.
— Привет, Александрович, — громко поприветствовал он. — Куда собрался?
Он узнал Валентину Андреевну, понизил голос, спросил, как здоровье, где она работает, и тут же посетовал:
— Вам, наставникам, чем вы старей, тем больше почету. А я только когда был молодой, всем был нужен. Позавчера на сход не позвали. Считают — чем старей, тем дурней…
Внук Володя, моложавый, белобрысый, гостей ждал — в комнате, заставленной высокими, до потолка, фикусами, накрытый стол, рядом, в кресле, сидит и читает газету еще один гость, немолодой, с очками на носу, директор лесхоза.
Сели за стол, и первый тост Володя провозгласил за деда.
Деду Володя наливает немного — на самое донце — знает, что старик выпьет, сколько нальют. Сам он к водке довольно равнодушен, в будни и чарки в рот не возьмет, однако в праздники, в компании, напивается основательно. Баба ведет его тогда домой под руку, поминутно браня, а он — день на дворе или ночь, неважно — горланит песни до самой хаты.
— В совхозе вам будет лучше, — говорит директор, стараясь сделать деду приятное. — Да и на пенсию пора, отец. Пусть другие с ваше поработают!
Дед хоть и с донышка, а захмелел, щеки его порозовели.
— Я вам что скажу, товарищ… Я ученым людям верил всегда. С малых лет верил. Но не треба ж с бухты-барахты. На то вы и ученые.
— Это про что вы, отец? — допытывался слегка задетый директор.
— А про то самое… Колхозник мало получал, однако, думаете, люди не понимают? Все понимают. Надо было города строить, машины — откуда же это все взять, как не с земли? Но, скажу тебе, и про землю думать треба…
— В совхозе твердая оплата. Там больше материальной заинтересованности.
— Это правильно, товарищ. А скажите вот что… Тот человек, что станет за рубль работать, — будет ли он любить землю? Землю треба любить весь год, от снега до снега. Тут не так, как на заводе, — семь часов отстоял, а там можно и в шашки играть. Тут затемно встань и в полночь ляг, по часам не вымеряешь…
— Ну что вы, отец… Совхозы же — не первый год… Мормоль под боком, все мы видим… Когда надо, то и в совхозе не считаются.
— Мормоль одна, ну еще Бобовки, Мариничи, а колхозов в районе двадцать или тридцать. Еще треба подумать, кто Россию хлебом кормит.
Володя тоже захмелел, придвинул свой стул вплотную к директорову стулу, хвалится:
— Вы знаете, Иван Сергеевич, какой это дед! Он в семнадцатом году председателем полкового комитета был. Потребительский кооператив в местечке организовал…
— Организовал, — подтверждает Дробок.
Сидят и толкуют о том о сем долго, до полуночи.
Вылезают из-за стола, выходят на улицу. На этот раз дед не очень опьянел, песню запевать и не подумал — может, потому, что справа идет невестка — наставница, а слева — внук, которого Дробок видит не часто.
Володя и директор немного отстали. Внук, понизив голос до шепота, рассказывает про деда.
— С сынами ему не повезло. Было четверо, а теперь нет ни одного. Самый старший бригадой командовал, фактически — генерал, погиб в начале войны. Двое — учителями были — сложили головы в партизанах. А самый младший, студент, пропал без вести. Всех дед в люди вывел.
— Великий, брат, у тебя дед, — задумчиво говорит директор.
В Бобовках — покров, престольный праздник. Дробок с женкой поехали в Бобовки к Ивану, дедову племяннику, который сам давно дед, ибо всех дочек повыдавал замуж.
Давненько не был Дробок у Ивана и решил навестить его не без задней мысли — в селе совхоз уже три года, хотелось поглядеть своими глазами, как оно тут идет-ладится. Раньше Иван был хлебосолом, любил принимать людей с форсом, с размахом, чтобы пили, ели, гуляли, сколько душа желает.
Вместе с Дробком из обшарпанных вагонов пригородного поезда вышло несколько местечковцев — родня приехала к родне. Поле меж полустанком и селом застроено сплошь — не узнать!