— Конец большевикам! — заявил он решительно. — Я все эти годы знал, что так будет. Навыдумывали Советов, комитетов. Народу нагайка нужна, а они собрания собирают: как сеять, как за телятами ухаживать…
Говорить с Матиевским не хотелось, спорить — тоже, и мы пошли прочь.
— Обождите! — задержал он нас. — Не задирайте носы. Вы же теперь просто неграмотные.
— Почему неграмотные? — возмутились мы. — А школа?
— Наплевать и забыть. Советская власть все упростить хотела, чтобы стало все легким. Думаете, настоящая грамота такая легкая? Нет, ты сначала попотей, поломай голову, чтобы в нее вошло, где надо «ять» поставить, где «фиту». А «еры» тоже — мягкий и твердый!
— На черта нам эти «еры»?
— Подождите, вы еще их зубрить будете, немцы заставят. Эта власть твердая. А ваша грамота теперь собаке под хвост. Я окончил полный курс реального училища, чтобы запомнить, где «ять» поставить, а где обыкновенное «е». Наука большая, не ровня вашей семилетке…
Его лицо светилось довольством.
С того дня Матиевский стал для нас «Ятем». Прежние отношения были с ним порваны.
Ять, между прочим, ошибся. Переучиваться нам не пришлось. На другой день мы читали первый приказ, вывешенный в поселке фашистами. Все слова были в нем с буквой «е» — смерть, расстрел, повесить, — «ятя» мы не нашли ни одного…
Живого Ятя ошибка относительно правописания, кажется, не особенно смутила. Он плохо слышал, плохо видел, и хлеб его при «твердой» власти был нелегкий. Но на судьбу он не жаловался.
Того, что фашистов гонят обратно, Ять перенести уже не смог. Недели за две до прихода наших он умер. Впрочем, мы твердо убедились, что все книги, которые Ять нам продавал, сам он никогда не читал.
1965
СИНИЙ СНЕГ
Перевод Р. Ветошкиной
Был предвечерний час. Сыпался снежок. На Центральной площади Виктор Посашка сошел с автобуса, которым приехал со станции. Странное чувство владело им. Он не волновался, не ждал от своей поездки ничего необычного, даже не надеялся увидеть знакомых. Много воды утекло за двадцать лет.
Центральная площадь, как и улица, по которой ехал Посашка, изменилась до неузнаваемости. Вместо приземистых обшарпанных домишек с деревянными наружными лестницами, ведшими на второй этаж, стояли новые, современного вида здания, улица стала прямой и широкой. Только с противоположной стороны площади видны прежние, кирпичные лавочки с нависшими над входом вывесками.
Вдоль набережной тянулись подстриженные низкие кусты, за ними ряды новых зданий, заслонивших реку. Сыпался снег, подмораживало.
Трехэтажная гостиница разместилась на месте бывшего рынка. Здесь также повсюду новостройки. Город зажег огни и казался Посашке чужим и холодным.
Свободного места в гостинице не нашлось. Посашка вернулся на Центральную площадь, пересек ее и зашел в ресторан. Здесь было темно, грязно, две толстые официантки разносили по столам пиво в кружках.
Он разыскал свободный столик и сразу почувствовал себя вольным казаком, которому отнюдь не страшно, что негде ночевать и что часов в одиннадцать ресторан закроется. Случай должен выручить. Посашка любил минуты полной беззаботности, когда не надо ничего делать, предпринимать, целиком полагаясь на волю случая.
Официантка принесла заказанные сто граммов водки, кружку пива, и там, возле буфета, заиграл аккордеон. Музыкант, сидевший на невысоком помосте, — немолодой мужчина в поношенном сером пиджаке. Его глаза закрывали большие темные очки, и Посашка подумал, что музыкант слепой.
За соседними столиками сидели несколько парней, одежда которых свидетельствовала о том, что они из района, из деревни. Еще и теперь деревенских людей с первого взгляда отличает одежда — купленные в магазинах пиджаки, костюмы тесны или слишком большие, с оттопыренными лацканами, штаны заправлены в сапоги или в обтянутые кожей валенки. Двадцать лет назад, когда Посашка здесь жил, мода была другой: одни носили потертую гимнастерку, китель, другие и новые наряды шили на военный манер. Тогда даже гражданские любили пофорсить в кителях и галифе.
Настроение, владевшее соседями Посашки, было сродни его собственному, хотя проявлялось оно не в молчании, а в звучных тостах и смехе. Они несомненно заочники, скорее всего учителя, окончившие сессию в педагогическом институте, сдавшие экзамены и зачеты. Вечер у них свободный и принадлежит только им. Книги, учебники лежат на столах рядом с кружками пива.
Музыкант заиграл мелодию о незнакомом поселке, о безымянной высоте, и Посашка вздрогнул. Он представил человека в темных очках пехотинцем, командиром взвода, который упал на почерневший снег в нескольких шагах от ослепительно-синего взрыва. Это могло произойти в предвечернее время, на снежной равнине. Впереди, на пригорке, темнела деревенька, три крайние хаты освещены отблеском пожара, и вокруг синий с темным отливом снег, черное небо…