Боже мой, он ведь ради этого и приехал… Предчувствовал, что только здесь, в городе, таком близком и таком немилом, найдет то, о чем думает давно, все последние годы…
Посашка поднялся, подозвал официантку и, расплатившись, вышел на улицу. На площади, поскрипывая снегом, шли парочки. Он отправился на набережную, нашел лестницу и по обледеневшим ступенькам спустился вниз, к реке. Отсюда город казался многоэтажным. На песчаных холмах по-прежнему стояли приземистые домишки, они взбирались от подножья к самой седловине, создавая иллюзию, что город состоит из небоскребов.
Река лежала молчаливая, покрытая льдом и запорошенная снегом, с левой стороны нависали над нею темной аркой фермы нового железнодорожного моста, справа, за синим простором лугов, темнели сосняки. Город был тот же, знакомый.
Случай выручал — Посашка шел как раз туда, куда надо было идти. Он вскоре увидел скованный льдом старый пароходик. Окна кают светились, и Посашка догадался, что пароходишко приспособлен под жилье. По дощатому пастилу он поднялся на палубу, отыскал дверь и постучал. Никто не ответил, он хотел уже уйти, но услышал за спиной осторожные шаги. Кто-то поднимался на пароходик.
— Закрыто? — спросил женский голос.
— Не знаю. А что здесь такое?
— Ноев ковчег для бесприютных.
Женщина без стука открыла дверь, вслед за ней Посашка поднялся по слабо освещенной лестнице в длинный коридорчик. По обеим сторонам его размещались каюты. Из первой, протирая сонные глаза, вышла чернявая девушка-вахтерша.
— Мест нет, — сказала она, словно прося прощения. — В общей комнате поставили десять раскладушек. Если бы хоть на час раньше…
Та, что привела Посашку, стояла и смотрела на него. Он снова, как в ресторане, внутренне вздрогнул. Ему показалось, что перед ним Валя, далекая и забытая с которой здесь, в этом немилом городе, у него было столько счастливых и горьких минут.
Нет, это не она, даже не похожа на нее. Он просто взволнован…
Попрощавшись, Посашка стал спускаться по лестнице. Он был уже у двери, когда его позвали наверх.
— Вы приезжий? — спросила женщина. — Если негде ночевать, то свободная кровать есть. В моей комнате. Я геолог, мужчин не боюсь. Только дайте мне раздеться.
Девушка-вахтерша, взяв у Посашки паспорт и рубль, закрыла за собой дверь. Он минут десять прохаживался по коридорчику, стараясь не скрипеть половицами, потом остановился перед каютой и постучал.
Каюта была маленькая, теплая, в ней почти впритык стояли две узкие железные кровати. Посашка снял пальто, пиджак и лег. Соседка повернулась к нему лицом.
— Я правда геолог. Вы не думайте. Я видела, как вы шли вдоль реки. Мне показалось, что вы здесь впервые…
— Я здесь жил и работал, — сказал Посашка. — Три года. Сразу после возвращения из партизанского отряда. Был тогда молодым парнем.
— И никого знакомых не осталось?
— Видимо, есть. Не хотелось искать.
Он приподнялся, посмотрел в окно. Оно выходило на приречные луга. Под черным небом лежала заснеженная голубая равнина, вдали темнел лес. Когда-то из этого леса по снегу он пробирался в город на связь.
— Зачем вы приехали?
— Не знаю. Хочу поймать за хвост жар-птицу.
— Спокойной ночи, — сказала женщина повернулась лицом к стенке.
Посашка молчал. Ему стало неприятно. Обижать соседку он не хотел.
— Я работал в газете, — тихо сказал он, — художником-ретушером. Есть и газетные художники. Девушка была… наша связная. Потом ее обвинили в чем-то. Я уехал. Вот и все…
Он не заметил, как она снова повернулась к нему лицом.
— Почему вы так поздно приехали?
— Я не к ней приехал.
— К кому же?
— В город. Было не только плохое. Начинаю стареть и понимать, что лучшего времени, чем тогда в партизанах, у меня не было.
— А что произошло с ней?
— Оправдали. Вышла замуж. Живет не здесь.
Посашка знал, что не уснет. Впрочем, он мог и не заходить на пароходик, который отслужил свой век и превратился в гостиницу. То, что он хотел почувствовать, почувствовал, и можно было дождаться на площади автобуса, сесть и уехать на станцию.
— Вы не только в город приехали, — тихо сказала соседка. — Вам плохо… Я по себе знаю. Находит такое, и хочется вырваться из привычного, надоевшего…