Очень скоро, минут через десять, стали раздаваться совсем другие голоса: пенсионер Ёдка, который получил свои два килограмма и в какой-то степени считал себя обиженным (он действительно появился на станции раньше всех), первый осудил наскоки Гречанихи.
— Ну зачем смешала человека с грязью? — заговорил он, обращаясь взглядом то к Кухарику, который стоял насупленный и мрачный, то к Болбату, который делал вид, что ничего не слышит. — Чем тебе эта Липская воду замутила? Я считаю, что она хороший человек. Свиней переписывала — ну так что? Приказал комендант, она и переписывала. Тебе бы приказал — делала бы то же самое. Разве свинью у тебя отобрали после переписки? Ты лучше скажи, сколько насобирала марок, продавая свои пирожки? Наверное, целый чулок….
— Я на сахарин продавала! — визгливо выкрикнула Гречаниха.
— Много ж тебе сахарину надо было!..
Гречаниха схватила свой горох и шмыгнула из очереди. Прикусили языки и те из женщин, которые кричали отчаяннее всех.
А через некоторое время произошло совсем неожиданное. Возле окна, на котором Болбат взвешивал последний горох, оставалось не более десяти человек, когда к очереди подошел Вася Чернов, кочегар водокачки, круглолицый, плечистый парень лет двадцати. На его шапке красовалась красная полоска, за плечами была винтовка, а за широким ремнем торчала немецкая граната с длинной деревянной ручкой. Еще в начале весны исчез Вася со станции, и ходили слухи, что он ушел в партизаны. Теперь все видели, что это было действительно так.
— За что Липскую обидели? — спросил Чернов, обращаясь к Кухарику.
— Да вот нашлись крикуны… особенно Гречаниха… Рта не дала открыть…
Чернов не стал дальше слушать: куда-то спешил.
— Чтобы в дальнейшем такое не повторялось, — нахмурив брови, сказал он. — Липская — героический человек. Специально присланный. Она с нами связь держала. Понятно?..
— Я отнесу ей горох домой, — отозвался Болбат из окна. — Я сразу отвесил, но положил здесь, в уголке…
Осенний день догорал последними лучами позднего солнца. Послышался отдаленный глухой орудийный взрыв. Где-то за огородами, в хлевах-закутах железнодорожников блеяли некормленые козы.
1969
ЛУННАЯ НОЧЬ
Перевод Р. Ветошкиной
Это было удивительно, но это было так: через три дня после освобождения местечка от гитлеровцев на нашей небольшой станции остановился первый эшелон. При отступлении специальные немецкие команды рвали и крошили железнодорожное полотно как могли, — подняли на воздух все мосты, необычным приспособлением, прицепленным сзади к поезду, резали пополам шпалы, кромсали рельсы. Поэтому трудно было поверить, что вконец изувеченную железную дорогу возможно за такой короткий срок восстановить.
Но ее восстановили. Наглядным подтверждением этому был не только эшелон, составленный из теплушек, каждая из которых пускала в чистый осенний воздух сизые столбики дыма, но и немецкие самолеты, в этот же день налетевшие на станцию. Вообще нашей бедной станции за войну досталось. Бомбили ее фашисты в сорок первом году, бомбили наши в сорок третьем, а теперь снова фашисты.
Фронт остановился примерно в десяти километрах от местечка, и бомбежки, видимо, будут ежедневно.
Я в те дни переживал необычайное возбуждение. Местечко стало нашим, по его улицам ходили самые настоящие советские солдаты с медалями на гимнастерках, с непривычными погонами на шинелях, но все равно то, что произошло, воспринималось как сон. Еще неделю назад сводки, которые каждый вечер записывались с голоса диктора у партизанского приемника в пять рук, сообщали о боях на Днепре, об освобождении Киева, а здесь неожиданный рывок — и гитлеровцы прижаты к Припяти.
Дивизия, вышвырнувшая фашистов из местечка, пришла из далеких приволжских степей. О ее нелегком пути свидетельствовало разнообразное тягло, запряженное в военные повозки. Невиданные в нашей местности маленькие лошаденки, рогатые украинские волы и даже верблюд, который, казалось, свысока и пренебрежительно смотрел на серые полесские хаты.
Партизаны ушли на фронт, пополнив военные части. Молодежь, кому только исполнилось восемнадцать лет, должна была призываться через военкомат.
В один из тех дней меня и моих друзей-односельчан, Ивана Петрушку и Василия Рябчика, вызвал к себе комиссар партизанской бригады Грек, который теперь был секретарем райкома.
— Пойдите, хлопцы, на станцию и выступите перед коллективом военизированного железнодорожного отряда, — сказал он. — Настойчиво просили. Героические девушки в том отряде. Это они нам железную дорогу восстановили. Расскажите им, одним словом, о наших делах…