Емкая горсть махорки, пересыпанная в карман ротного писаря, сделала свое дело. Хитрый, ловкий писарь очень удачно переправил последнюю цифру пять на три в четырехзначном числе, означавшем год рождения, и с этой минуты Виктор почти механически перешел в категорию тех, кто со дня на день мог ждать зачисления в маршевую роту…
Рвался в маршевую роту на фронт и молодой партизан из соседнего с Виктором района Вася Гайдук. Удивительный, беспокойный он человек!.. Все свое время, даже то, которое отпущено на личные нужды, он проводит возле пулеметов. Ручной пулемет Дегтярева он может собрать и разобрать за считанные минуты и стремится так же хорошо овладеть и станковым.
Насидевшись возле пулеметов, Вася приходит в курилку затянуться «бычком».
— Вот сюда, — он показывает пальцем на большое масляное пятно над карманом гимнастерки, — Михаил Иванович прикрепит мне золотую звездочку.
— Какой Михаил Иванович?
— Известно какой. Всесоюзный староста.
— За что?
— Как за что? Накрошу гансиков, как капусты. Сомневаетесь?
Надо сказать, что те, кто были с Васей вместе в партизанах, слова его за шутку не принимали. Они знали, что он участвовал в подрыве девяти эшелонов, два или три раза его представляли к ордену, но награды не дождался — ушел на фронт…
Перед отправлением на фронт Виктору посчастливилось: попал в наряд на кухню. Ребята пронюхали об этом и не преминули воспользоваться случаем. По три раза прибегали через заднюю дверь двоюродный брат Адам, Петро Герасимов, одноклассник Саша Чернявка…
Когда Виктор надел новую шинель, гимнастерку, ватник, ему стало жаль запасного полка. Все-таки здесь были свои заветные места. Кроме площади, где после утренней поверки разводили роты, были еще сушилка, темный, теплый угол барака, где стояла печка, сделанная из железной бочки, и где вечерами солдаты курили, пели, варили картошку. Приходил на сборища и командир взвода, немолодой, коренастый, слегка рыжеватый младший лейтенант. Сидел на деревянном чурбаке перед печью и молчал. Ему тоже выделяли две-три картофелины и на протяжении всего вечера давали курево.
Хорошо пели. О любви, о девушках. Виктор в душе радовался, что имеет теперь полное право петь «Землянку». Эта песня была сложена будто и про него тоже, хотя девушки, которая бы думала о нем, пока не было…
Когда на станции Фаянсово шла посадка в эшелон, женщины, торговавшие лепешками, молоком и махоркой, были на своих местах. Но их отношение к солдатам в новых шинелях было иным, чем к оборванцам, которые месяц назад сюда прибыли:
— Сыночки, кончайте скорее войну. Уже дышать больше нельзя…
— Выгоняйте немца и — домой…
— Боже, боже, какие молоденькие! Каково там дома матерям…
— Смотри, шея тоненькая. Какой он солдат — ребенок…
Некоторые женщины утирали уголком платка слезу…
И вот снова теплушка. Все, кто в вагоне, думают, что их посылают на Украину. Сухой паек выдали на пять суток и на двое — НЗ. У Виктора есть надежда, что поедут через его станцию. Месяц не был дома, а так соскучился! Для матери приготовил подарок — специально не использовал две метровые байковые простыни, выданные на портянки. Хорошая выйдет из них матери кофта…
После Смоленска мечты об Украине стали угасать. В Сычевке Виктор вышел из вагона и за жалкие картофельные пирожки продал байковые простыни. Было ясно — везут под Ленинград. Блокада с него окончательно не снята…
Потом была война — залитые ржавой болотной водой окопы под Нарвой, нудная двухмесячная перестрелка с гитлеровцами, которые, откатившись от Ленинграда, упорно сопротивлялись и не хотели сдавать Прибалтику. Виктор постепенно привыкал к солдатскому быту. Научился спать на снегу, застланном только еловыми ветками, кипятить в котелке чай, имея под рукой горсть или две сухих стебельков.
Начиналась весна. На болотах под Нарвой стало еще хуже, чем было зимой. Дороги совсем развезло, везде, заливая окопы и блиндажи, стояли озерца талой воды. Но именно в это время дивизию, в которой служил Виктор, перебросили на Карельский перешеек. Боями на этом перешейке началось жаркое наступательное лето сорок четвертого года…
На войне такой же острой потребностью, как пища, являются письма. Без писем из дома или из другого места солдат воевать не может. На Карельском перешейке при штурме железобетонных дотов погиб Сергей Рогазуб и все остальные партизаны, которых Виктор знал.
Сам он, раненный в шею и в руку, лежал в ленинградском госпитале и ждал писем от ребят, все еще проходивших подготовку в запасном полку. Знакомых рядом не было, он остался один… Васю Гайчука в первый же день наступления представили к награде медалью «За отвагу». Он все-таки вырвался со своим станковым пулеметом за боевые порядки роты, и его ранило в голову осколком снаряда.