Володя Голубович лежал в окопе с побледневшим лицом. Боялся встретиться взглядом с кем-либо из товарищей. Он больше всех доказывал, что надо идти на фронт, брать в руки винтовку, стрелять и умереть, не уступая ни пяди земли. Был карабин, был окоп, но стрелять не было никакого смысла. Немцы раздавят их, как яичную скорлупу.
Володя чувствовал, что его охватывает безнадежное, отчаянно-унылое настроение, за которым, наверное, начинается или полное безразличие, или паника. Сгущались сумерки. Дождь перестал, но небо по-прежнему было затянуто тучами. Возле моста трещали мотоциклы и зажигались огни. Костров было много. Немцы будто нарочно показывали, что они ничего не боятся. От реки доносился веселый хохот. Видимо, несмотря на темноту, солдаты купались.
Тихо заржал конь и сразу же перестал. Наверное, ему на морду набросили мешок. Дальше опять ни звука, ни шороха. Здесь, в лесу, царила полная тишина.
Володю душили слезы. Было просто невыносимо лежать, смотреть на немецкие огни, чувствуя полное свое бессилие. Такое чувство он уже пережил в Орше во время бомбежек. Но теперь оно было еще острее, потому что тогда вину за суматоху, панику, неразбериху они, курсанты, возлагали на кого-то другого, а теперь должны отвечать за все сами. Они потому и бросились навстречу огню, войне, что невозможно было больше терпеть, видеть беспомощных беженцев, слушать про отступление.
От реки расстилался по луговине туман. Огни костров возле моста побледнели. Но звуков, доносившихся оттуда, стало еще больше. Слышался смех, взрывы хохота, песни. Кто-то играл на аккордеоне. Играл хорошо, слаженно. От всего этого хотелось выть…
Возле окопов задвигались тени. Кто-то присел перед бруствером Володиного окопчика. Сунул курсанту в руки две бутылки.
— Горючая жидкость. Бензин с фосфором. Против танков, — услышал он голос старшины, который утром их арестовывал.
Старшина метнулся дальше. Володя взвесил в руке бутылку. Обычная поллитровка. Запечатанная сургучом, как вино. Он подумал, что такие бутылки были, видимо, и у кавалеристов, но помогли им мало.
Медленно тянулись минуты. Никакой команды не было. Шинели Володя, как и его товарищи, не захватил. Он мерз, время от времени подергивал плечами и, прислонившись к стенке окопа, понемногу дремал. Рядом были окопы остальных курсантов, но никто из них к Володе не подошел, не отозвался. Ему тоже ни к кому не хотелось идти.
В полночь он подхватился, разбуженный какой-то возней. Закоченевшее, онемевшее тело била дрожь. Огни возле моста слабо мигали, смеха и возгласов совсем не было слышно. Зато здесь, в лесу, было необычное движение, доносились какие-то шорохи, конский топот, приглушенные голоса. Володя присмотрелся и чуть не закричал от радости: из-за реки, из тумана группами выныривали темные фигуры всадников. Их было много. Поскрипывали седла, еле слышно лязгали удила, у уставших лошадей екали селезенки.
Всадники, достигнув леса, спешивались, вели коней за уздечки. А новые фигуры все вылезали из тумана…
Через полчаса бойцов, лежавших до этого в окопах, построили в шеренгу. Подошел майор. В бурке с очень широкими плечами он был похож на ночного гнома. Майор сказал, что нужно сжечь мост, и пожар на мосту послужит сигналом для атаки на танки. Пойдут добровольцы. Майор поставил условие: вызвавшиеся идти на диверсию должны уметь плавать.
— Я, — вышел из строя Володя Голубович.
— Я, — раздался голос Саши-рязанца.
— Я, — отозвался Гриша-грузин.
Все курсанты вызвались идти на диверсию. Столько же или больше вышло кавалеристов. Однако майор отобрал восемь человек: четырех курсантов и четырех обозников. Старшим назначил знакомого курсантам старшину. Его фамилия была Хоменко.
Старшина повел группу к реке. Переправились через нее успешно: река была не такая широкая, как показалась вначале, и половину расстояния они шли вброд. Мокрые, стараясь согреться, они перебежками за считанные минуты добрались почти к самому большаку. Залегли в кустах.
Хоменко пополз в разведку.
Вернулся он нескоро. Тревожно тянулись минуты. Хоменко подполз и натужно засипел:
— Наши ранее сожгли пять танков, а мы сожжем мост. Немцы спят. На мосту два часовых. Одного я беру на себя. Другой, с той стороны, пусть стоит. Добегайте до середины моста и тогда бросайте бутылки… Сами — в реку. Как убью часового, закричу совой…
Хоменко снова пополз к мосту. И сразу же в ночной темноте пронзительно закричала сова.
Обдирая руки и лицо об кусты, Володя выбежал на насыпь, бросился к мосту. За ним, тяжело дыша, бежал Саша-рязанец, бухали мокрыми сапогами остальные. На мгновение в сознании Володи промелькнуло, что только вчера они, курсанты, ехали среди тюков сена, волновались и совсем не знали, что с ними будет…