Но Яша не верил, что Пепа колдун. В школе говорили, что никакой нечистой силы на свете нет. Нет ни бога, ни черта, есть одна только природа. Пепа же вообще не был похож на колдуна. Он был тихий, спокойный и никому не делал никакого зла.
Яша заметил, что пастуха любит все живое. От него не убегала ни одна корова, на него не лаяла самая злая собака. Они будто чувствовали, что к ним подходит человек с чистой и открытой душой.
Бродя вместе с Пепой за коровами, Яша редко вспоминал Тарабана. Что умел Тарабан? Только кричать на всех и драться. Пепа же открыл Яше новый и интересный мир.
Каждый день пастух показывал мальчику новые птичьи гнезда. Он умел их отыскивать по каким-то невидимым, неуловимым приметам.
— Жаворонок здесь живет, — сказал Пепа, когда они гнали стадо через вспаханное под пар поле.
Яша целый час кружил по загону, ощупал, кажется, каждый камешек и ничего не нашел. Пепа же всего два раза прошел краем поля и показал Яше устроенное на самой пахоте маленькое гнездышко, в котором лежало пять сереньких, под цвет земли, яичек.
Другой раз Пепа показал Яше гнездо голубя-туркалика. Сизый голубь выводил птенцов в дупле, где-нибудь на высоком дубе, на который было нелегко влезть. А туркалик даже не вил себе хорошего гнезда. Два белых яичка туркалика были хорошо видны с земли, снизу.
Однажды Яша нашел гнездо сам. Он удивился: среди полудюжины небольших сереньких яичек лежало одно синеватое в крапинку. Оно было больше других. Мальчик долго ломал голову над этим явлением и ни до чего не мог додуматься. Пришлось позвать Пепу.
— Гнездо иволги, — сказал пастух. — А большое яйцо положила кукушка. Она ленится кормить своих детей сама.
Яше стало обидно за кукушку. Он считал ее такой хорошей и умной птицей. Она умела отгадывать, сколько кто проживет на свете лет, и вот на тебе — не хочет кормить своих собственных детей. Может, и отгадывала кукушка тоже неправильно, раз она такая бессовестная птица.
Пасти вместе с Пепой было интересно. Он много знал, но почти всегда молчал и только беспомощно, по-детски улыбался. Яша чувствовал себя сильнее Пепы, и мальчику было обидно за своего нового друга. Такой он большой, умный, а его все считают дурачком, насмехаются над ним. Почему он не покажет людям свою силу и ум? Яша несколько раз приставал к пастуху с этим вопросом, но Пепа только улыбался.
— Мне так хорошо, — говорил он натужным, тихим голосом. — Я никого не трогаю, и меня никто не трогает.
Пепа ложился на спину и целый час смотрел на небо, думая о чем-то своем, неведомом.
Улица Первомайка даже своим внешним видом отличалась от Слободки. Хаты здесь были преимущественно новые и не лепились так тесно, как в старой части села — в Слободке. Почти в каждом дворе был сад, а там, где его не было, росло хоть несколько деревьев. Весной и летом улица напоминала длинный зеленый коридор.
Во дворе Кости Кветки, где собирались первомайцы и где находился главный штаб коммуны, все эти дни царило унылое, мрачное настроение. Первомайские мальчишки повесили носы. Никакой радости не было. И в прошлом году поражение, и в этом. Десять раз разбирали причину военной неудачи и приходили к одному выводу: во всем виноват Аркадий Понедельник. Если бы не эти восемь перебежчиков во главе с Аркадием, Слободка ни за что не одолела бы Первомайку. Разве первомайцы мало закаляли себя, готовясь к решающему бою? Каждый день занимались на турнике, учились ползать по-пластунски и бить из рогатки без промаха. Аркадия с его хлопцами Первомайка к себе не приглашала, он набился сам. Давая обещания, присягал, что больше никогда не перейдет на сторону Тарабана. Сам же ругал и высмеивал рыжего Алешу и снова побежал к нему подлизываться. Этого нельзя было понять…
Белоголовый Костя мучился больше, всех. Он никогда не думал, что им придется так тяжело. Когда он организовывал коммуну, все казалось легким и простым. Разве удалось бы им, если бы они не дружили, смастерить эти самокаты или хотя бы один планер? Конечно, не удалось бы…
А эта война за сажалку?! Ведь они только хотели доказать, что правда на их стороне.
Первомайка совсем не собиралась, выиграв бой, пользоваться Титовой сажалкой одна. Костя хотел только равных прав для себя и своей улицы, чтобы купаться, когда захочется. Тот самый Тит, который давно умер и который когда-то выкопал эту сажалку, никогда не жил в Слободке. Не жил он, правда, и на Первомайской улице, которой вообще в то время не было. Хутор старого Тита стоял на отшибе от села. От всей усадьбы остались только две груши-дичка, несколько трухлявых пней да затянутая зеленой ряской, заросшая по берегам ивняком сажалка.