Поэтому были все основания считать, что Титова сажалка является ничьей и никто не имеет на нее каких-то особых прав. Так почему же тогда глупый Тарабан воюет за сажалку, почему он хочет, чтобы в ней купались только слободские мальчишки?..
Чувство обиды переполняло сердце белоголового Кости. В прошлом году Тарабан забрал волейбольный мяч и сетку. Тогда чуть не разбрелись первомайцы кто куда. Хорошо, что он, Костя, придумал делать самокаты и планеры и увлек этим мальчишек. А теперь вот снова неудача…
Костя сидел на дубовом бревне в своем дворе хмурый и злой. Сегодня утром в штаб коммуны не пришло и половины мальчишек. Костя знал, что это значит. Ему больше не верят как командиру, не верят, что Первомайка когда-либо добьется победы над Тарабаном. От этого хотелось плакать…
Скоро разошлись и те, кто явился утром во двор Кости. Костя остался один. Он сходил в березняк, за свой огород, где они прятали самокаты. Никто из хлопцев не показывал сюда и носа. У всех нашлись какие-то неотложные дела, и все избегали своего командира. Костя вернулся в свой двор, взял книгу и попробовал читать «Полесских робинзонов». Но чтение не шло в голову. Впервые за свои двенадцать лет Костя почувствовал, что он попал в безвыходное положение. Он зашел в какой-то нелепый тупик и не знал, как из него выбраться. Он не видел за собой никакой вины, но от этого не становилось легче. Мальчишки его покинули, может быть, даже смеются над ним. Командир без армии. А разве он напрашивался в командиры? Выбирали сами, а теперь сами же отвернулись. Косте было так тяжело, что просто не хотелось жить.
Так прошел день, и другой, и третий…
На четвертый день приехал дядя Петро из города. Он приезжал каждое лето и жил в Костиной хате. Отца своего Костя не помнил: он служил где-то в Туркестане на границе, и его убили там басмачи.
— Чего раскис, герой? — спросил дядя. — Попал во второгодники?
— Нет, просто так. — Косте не хотелось смотреть дяде в глаза.
— А ты подрос за год. Такой стал хлопец. На турнике занимаешься? А как ваша коммуна?
Костя молчал. Ему было стыдно перед дядей.
Дядя Петро был большой, сильный, умный и не приставал с расспросами. Он побрился, потом, может, целый час умывался возле колодца, брызгая водой на десять метров вокруг себя.
Пообедав, дядя открыл чемодан, вынул оттуда новенькую волейбольную камеру и подал Косте.
— Ту, что привез в прошлом году, разбили небось, — сказал он смеясь. — Разбили, угадал?
Костя заплакал. Он сдерживал себя как мог, но слезы лились сами. Они сыпались, как горох, на босые Костины ноги, и не было им удержу. Дядя молча сел рядом с племянником на лавку и обнял его за плечи. И тогда Костя все ему рассказал, не утаив ни одной мелочи…
— Ну, а теперь скажи, почему ты плакал? — спросил дядя Петро.
— Потому что я не виноват, а все меня не любят. Что я сделал этому Тарабану? Я его ни разу первый не зацепил, всегда он нападает. И наши мальчишки тоже хороши. Считают, что один я виноват…
— Ты плакал не потому, Костя, — мягко сказал дядя Петро. — Другим вашим мальчишкам тоже обидно, что их разбили, но они не плачут. Они просто оставили тебя, и все. Ты им больше не нужен. Слушай теперь, что я тебе скажу. Ты хотел стать героем, а из этого ничего не вышло. Вот потому так и плачешь и злишься.
Дядя говорил сочувственно, хорошо, слова его не обижали Костю, но он их не понимал. К чему дядя поминает его геройство? Разве он, Костя, требовал себе большего, чем другие хлопцы? Он просто стоял за свою улицу.
— Я был наравне со всеми, — проговорил Костя. — При чем тут какой-то герой?
— Тогда скажи, почему ты стал командиром? — спросил дядя Петро. — Почему в твоем дворе штаб коммуны?
— Выбрали меня, и все.
— Так почему же ты обижаешься, если тебя больше не хотят слушать? Тогда выбрали, а теперь не выбрали.
Костя ничего не ответил. Он не знал, что говорить. Мальчик чувствовал только, что дядя хочет его утешить. Но боль и обида на ребят, которые не хотят его понять, от этого не проходили.
— Живет, брат, в наших душах какая-то неведомая жажда героического, — говорил дядя Петро. — Ты еще зеленый и этого не понимаешь. Я и сам воевал, когда мне было столько лет, сколько тебе. Японского микаду в плен брал, ночью на кладбище ходил. Страшно было, но шел, так как дал честное слово, что ничего не боюсь. Только в то время у нас коммуны не было. Просто похвалялись своей смелостью друг перед другом.
Первомайка знала, что к белоголовому Косте приехал из города дядя. Но в штаб никто из мальчишек все равно не пришел. Кое-кто прошелся по улице мимо Костиной хаты, косо посматривая в сторону двора. Может, мальчишки надеялись, что на этом дворе снова висит волейбольная сетка и Костя с дядей, как и в прошлом году, играет в мяч. Но не было ни мяча, ни сетки. Дядя ходил с кривым ножом по саду, обрезая сухие сучья. Костя уныло сидел на завалинке. Мальчишки отворачивались и шли своей дорогой.