— Гад ты, черт! Я тебя убью! — закричал я на него.
Отец поехал, а мы с матерью остались в лесу. Мать плакала. Потом она успокоилась, и мы собрали рассыпанную клюкву.
— Грех говорить так на отца, — поучала меня мать. — Ведь ты его родная кровь. Он позлится и перестанет. Мы же новую хату строим. Недостатки вот, завистников и врагов сколько, он потому и сердитый. Вот поставим хату…
Складывали хату уже на следующее лето. Мне очень понравился плоский карандаш, который был в кармане у одного плотника. Сверху карандаш был красный, но писал черным, толстой полоской. Я сказал, что мне очень хочется иметь такой карандаш. Плотник обещал отдать мне его, как только кончит складывать хату. Хату к зиме сложили, но карандаш он мне так и не дал. Это было обидно. Отец все время ругался, но мать молчала. Я любил свою мать.
Крыли хату зимой. Мои сапоги прохудились, и смотреть, как кроют, я не ходил. Молоток у меня отец отобрал, он сам с ним сидел на крыше новой хаты. Когда он приходил греться, у него было красное лицо, синий нос и кусочки льда на усах. Сначала гвоздики отец рубил из колючей проволоки на обухе старого топора, воткнутого в деревянную колоду. Потом откуда-то принес в онуче много новых, настоящих гвоздей. Я попросил гвоздиков и себе, и он дал мне два. Их я сразу забил камнем-кругляком в припечек. Хотелось забивать еще, но не было гвоздей. На другой день я подсмотрел, куда отец их прячет, и набрал себе две горсти.
Я набил гвоздей в стену, чтоб было где матери вешать рушники, просто так — в пол, один гвоздь забил в стол, чтобы не сползала скатерть.
В обед пришел отец, снял подпругу и, ничего не спрашивая, начал меня бить. Меня из его рук вырвала мать. Она впервые с тех пор, как мы начали строить хату, ругалась, кричала на отца. Он не сел обедать, хлопнул дверью и выскочил во двор.
Весною пилили доски на пол и потолок. Пила была длинная, с большими зубьями и совсем не похожая на обыкновенную. Отец стоял наверху, на подмостках, а мать внизу. Ее лицо побелело, словно осыпанное мукою. Я набрал полную шапку чистых, душистых опилок и понес своему соседу Алесю. У них доски не пилили и опилок не было. Алесь за это дал мне моченое яблоко.
Потом я месил глину в корыте. Ребята пошли по орехи, но мне было некогда. В новой хате делали печь. Лепил ее черный, веселый дядька, который умел кукарекать, как петух, лаять по-собачьи и мяукать, как настоящий кот. Дядька мне понравился, и я попросил его слепить мне из глины собачку, которая будет свистеть, если дунуть ей в дырочку, сделанную сзади. Таких собачек на ярмарке продавали горшечники. Но черный дядька сказал, что свистульками мне заниматься стыдно, а нужно идти в школу, так как я уже большой мальчик. В школу я хотел и сам, но знал, что меня туда запишут только на будущий год.
Новая хата, когда в ней настлали пол, сложили печь и вставили окна, была широкая и светлая. В ней пахло смолою, клюквой и мохом. Из старой хаты мы принесли кровать, стол, две табуретки. Мать в долг купила у соседки фикус, но все равно в хате было очень просторно. Я с визгом носился из угла в угол и один раз с разбега стукнул молотком по желтой, выкрашенной двери, которая вела в другую, еще не отделанную половину хаты. От филенки отскочила маленькая планочка. Но отец не бил меня, как тогда за гвоздики. Он приладил планочку клеем, а мне только сказал, что с молотком баловаться нельзя.
И вот незабываемая картина: мы справляем новоселье. Двор посыпан желтым песком, на грязь, за калиткой, положены кладки. В нашей новой хате полно народу. Пришли плотники, ставившие сруб, возчики, возившие бревна, черный дядька, который клал печь. Пришли наши родственники и соседи. В хату нанесли лавок, столов, тарелок, ножей и вилок. Столы застлали белыми скатертями, заставили водкой и закусками. Мать готовила эти закуски целую неделю.
Ни разу не было так шумно и весело в старой хате. Пили горилку, пели, целовались, танцевали. Я никогда не видел такой веселой и счастливой свою мать, как в этот день. Она надела белую кофточку, синюю юбку и свои, еще девичьи, ботинки с высокими голенищами. Мать пела и танцевала вместе со всеми. Вечером вся улица звенела песнями. Гости возвращались домой из нашей новой хаты.
В новой хате было хорошо. Я сидел возле окна и посматривал на улицу. На деревьях, заборах, крышах, на поле, которое тянулось до самой кромки далекого синего леса, лежал снег. Светило солнце, снег горел и переливался золотыми блестками. Они то потухали, то вспыхивали снова.