Отец ходил недовольный. Он, как и раньше, кричал на мать, придирался к ней без всякой причины, ругался. Я в такие минуты отходил от окна и залезал на печь. Мать молча плакала. Однажды, когда отца не было в хате, она одела меня, оделась сама, мы поставили на санки мамин сундук и переехали в старую хату. Молоток я захватил с собой, чтобы пугать пучеглазых жаб, если они снова осмелятся вылезти из угла на пол.
В старой хате было холодно и неуютно. Мать затопила печь, и к вечеру хата нагрелась. Она что-то варила, потом постлала нам обоим постель на сундуке. Я сидел на полу с молотком и ждал жаб. Но они не показывались. Они, должно быть, замерзли, когда мы жили в новой хате.
Поздно вечером пришел отец. Лицо у него было растерянное и виноватое. Он поискал глазами, где сесть, но сидеть было не на чем, и он остался стоять у порога.
— Вот что, Ганна, — сказал отец каким-то дрожащим голосом. — Прости мне, если что-нибудь такое. Характер у меня такой. Не срами меня перед людьми. Узнают соседи — что они скажут? Пошли домой…
— Нет, Степан, не пойду. — Мать держалась решительно. — Пусть что хотят говорят люди. Я молчала все эти годы. Думала, заботы, недостатки, успокоишься со временем, когда построим наконец хату. А тут и новая хата, а ты снова за свое. Ломай свой характер, а иначе не пойду…
— Все бывает в жизни, Ганна…
Они говорили долго, и конца их разговора я не слышал, так как уснул на полу. Сонного меня перенесли в новую хату.
1959
ДОМ НАД МОРЕМ
Перевод Е. Мозолькова
Вдоль песчаного побережья тянулись дачи, виллы, санатории. Белый дом, на шестом этаже которого мы облюбовали комнату под наблюдательный пункт, высился на самом берегу узкого, как язык, залива.
Термос с супом принес нам под вечер старшина Низколобов.
Синяя фуфайка и бриджи старшины были в песке: открытый пляж обстреливали, и метров двести приходилось ползти на животе.
На этой песчаной немецкой земле, в курортном доме над морем, мы жили в большой роскоши, не виданной нами за всю войну. Не такое уж трудное дело следить за противником под защитой толстых стен и передавать сведения по телефону.
— Ахтунг! Танки! — скомандовал помкомвзвода Смирнов, когда коренастая фигура Низколобова показалась в проеме дверей. — Мерзляков остается около стереотрубы, остальные в гостиную!
Мерзляков, только заступивший на дежурство, был недоволен.
— Мне нет? — спросил он на всякий случай у старшины, пристраиваясь на мягком, пружинистом кресле возле окна.
— От вашей прекрасной Елены вы получили вчера, — напомнил старшина. — На каждый день девушке не хватает чувств.
Низколобов, чувашин, хмурый и мрачный с виду, любил говорить поучительно.
Мы перешли в гостиную, комнату, выходившую своими окнами только на море. Безопасность здесь была полная, если исключить прямое попадание снаряда или бомбы. Затянули окна самодельными шторами из черной трескучей бумаги и зажгли десять свечей.
— Иллюминация по случаю прибытия в наш город императора Хирохито, — сказал Смирнов.
Смирнов шутил, мог шутить и старшина. Мы же пятеро стояли с серьезными лицами и смотрели на брезентовую сумку Низколобова. В гостиную мы пришли не ради супа, который плескался в двадцатилитровом термосе.
Низколобов знал, что нам нужно, но медлил. Он сел на мягкий пуфик, вытер носовым платком красное, вспотевшее лицо и закурил.
— Не тяни жилы, старшина, — сказал Филимонов. — Давай буду танцевать.
— Тебе нет. Твой Дашка еще пишет…
Остальные не отважились испытывать судьбу.
Помкомвзвода Смирнов лег на двуспальную дубовую кровать и барабанил каблуками по полу. Он получал письма от матери и сестры и был спокоен.
Старшина сидел и курил. Мы стояли и ждали. Нашему терпению приходил конец.
— Сегодня кавалеры ордена «Славы» несчастливые, — наконец промолвил Низколобов. — Имеет счастье только один кавалер. Зато я вас угощаю за завтрашний Первый май…
Низколобов вытащил из-под полы две фляжки в мягких ворсистых футлярах.
— С водой или так? — спросил он. — Неженатый, сто градусов…
Он мог об этом и не спрашивать. Кавалеры ордена «Славы» разбавленного спирта не пили.
— Кому счастье? — допытывался Филимонов. — Тому пить не дадим. Хватит письма.
— Пить всем, по очереди. Праздник…
Смирнов поднялся и пошел к Мерзлякову. Над заливом висела ночь. Весеннее небо усеяли звезды. Тумана не было, зеркальная гладь залива казалась черной. Противоположный берег молчал.