Уроки географии были праздником. Но тот, кто дает величайшую радость, может принести и самую острую боль. Я любил Антона Антоновича, в моих глазах он был необыкновенным человеком. Я ставил его выше всех других преподавателей и к урокам географии готовился как к торжеству. Не было случая, чтобы я запнулся, отвечая ему урок. И если бы меня разбудили среди ночи, я без ошибки перечислил бы все реки, горы, озера, равнины любого континента. И все же не я был первым по географии. Не меня выделил среди других Антон Антонович и не меня хвалил он перед всем классом.
Таким счастливцем оказался Каминский Андрей, или Рей, как мы все звали его. Ничего особенного не находил я ни во внешности Рея, ни в его ответах, ни в знаниях. Рей казался беззаботным весельчаком, которому просто везло.
Случалось, что он путался, когда отвечал, неправильно называл реку или город. Он мог даже не выучить урока. Но Антон Антонович им гордился. Почему?
Теперь, по прошествии многих лет, отделяющих меня от тех школьных дней, трудно вспомнить все подробности. Скорее всего географ выделил нашего одноклассника за какую-то его неудержимую и ненасытную пытливость. Рей дня не мог прожить без того, чтобы чем-нибудь страстно не заинтересоваться. Он мог увлечься какой-нибудь мелочью и надоедать нам и учителям целую неделю.
Отец Рея был плотником и строил новые дома то в нашем поселке, то в соседнем совхозе, то на торфозаводе. По этой причине у Рея не было постоянного местожительства. Одну зиму он приходил на занятия из совхоза за шесть километров. Куда бы ни посылали отца, Рей школы не менял.
Может, потому, что Рей ближе всех нас узнал окрестные поля и леса, у него накопилось так много жадного интереса ко всему. Однажды он спросил географа, сколько времени требуется, чтобы на болоте вырос слой торфа в метр толщиной. На этот вопрос Антон Антонович не смог ответить. Такое с нашим учителем случилось впервые. Он смутился и пообещал рассказать о торфе в другой раз.
Антон Антонович исполнил обещание назавтра. Тогда Рей встал из-за парты и громко сказал, что болоту, которое называется Багинский мох, тридцать тысяч лет. Торфом Багинского мха пользовались все, но никто не знал, что он такой древний.
Вскоре после этого Рей принес в класс почерневший, твердый, как камень, стебель никому не известного растения. Раздобыл он его на болоте, на глубине четырех метров, и утверждал, что его находке двадцать тысяч лет.
Почему-то в классе недолюбливали Рея. Может быть, сказывалась зависть, а может, была и другая причина. Сам Рей никого не обижал. Он любил посмеяться, мог слегка подковырнуть собеседника в разговоре, но за кем из нас не водились такие грехи?
Я тоже недолюбливал Рея. Во мне говорило задетое самолюбие. Ведь меня ставили в пример многие учителя. А вот Антон Антонович, перед которым я так преклонялся, к чьим словам так прислушивался, Антон Антонович всю теплоту сердца отдавал другому. Минутами меня охватывала настоящая ненависть к географу. Почему он не видит, что у этого Рея семь пятниц на неделе, что он ветрогон и баламут, который завтра же забросит географию, если встретит что-то более интересное?
Рей не входил в наш ребячий «союз», который обменивался редкими книгами. Он не проглотил столько томиков Жюля Верна, сколько мы. Но однажды мы узнали, что именно Рей является хозяином романа «Из пушки на Луну». Мы слышали, что такая книга существует, но еще никто из нас не держал ее в руках. Из пушки на Луну! Как это должно быть захватывающе интересно!
Рей наотрез отказался дать нам книгу. Он не шел ни на какие уступки, отказывался от обмена, не верил самым горячим клятвам. Рей знал, с кем имеет дело. И он не ошибся. В том, что касалось книг, «союз» не признавал никаких норм морали.
Заправляли в «союзе» семиклассники. Те же, кто учился в шестом классе, были на правах бедных родственников. Им книга давалась на одну ночь, а случалось, что их и совсем обходили. Мы, шестиклассники, лезли из кожи вон, чтобы выслужиться перед заправилами.