На бывшую усадьбу Лося вместе с другими новоселами перетащила свою хатку Румба. Она постарела, поседела за последние годы, проходя мимо двора Лося, молчала, не глядя даже в ту сторону. Но надежда сделаться женой Петрика хоть под старость, должно быть, не покидала ее, потому что никакого другого резона перебираться на новое место не было.
У Лося остался сад. Некоторые яблони и груши засохли, но еще много стояло здоровых, молодых, и по-прежнему зеленый уголок этот радовал, ласкал глаз своим тихим уютом и покоем. Тополя на улице разрослись и издалека видны были каждому, кто подходил или подъезжал к местечку. Деревья как бы стали частью улицы, ее необходимой принадлежностью.
По-прежнему по вечерам собирались под тополями мужчины: стрелочники, грузчики, сцепщики — обыкновенный железнодорожный люд, который после станционного шума и суеты любил посидеть в тишине на траве. Иной раз к мужчинам выходил со своего двора Петрик. Среди чумазых, прокуренных железнодорожников был он белый, чистенький, — седая борода, волосы, чисто вымытые домотканые штаны, рубаха. С минуту постояв, Лось незаметно начинал жаловаться на Румбу и ее сына.
— Покоя нету, — сыпал он слова тонким, писклявым голосом. — Когда он уже настанет, — этот покой? Из самого рта вырывают. Воруют яблоки и волокут на базар мешками. А я ведь старый. С чего мне жить, старику, скажите?
Мужчины молчали. Никто из них не верил, что Румба богатеет, живя рядом с Лосем. Она слепла, работать уже не могла совсем. Ее Есип ходил на железную дорогу — нагружал и разгружал вагоны. На то, что он зарабатывал, они жили вдвоем.
На спаса Есип влез по приказу матери на забор и стал колотить ту сторону Лосевой груши, которая нависала над огородом Румбы. Женщина, видимо, считала, что имеет право на груши, так как из-за тени, падавшей от дерева, тут, на этом клочке ее огорода, не росла картошка.
Потом послышался крик. Когда осмотрелись, Есип уже лежал на земле, на своем огороде, изо рта у него текла кровь. Озираясь по сторонам, пригибаясь под деревьями, из сада во двор бежал Лось с огромным колом в руках…
Как-то незаметно, под осень, когда на землю падали листья и трудно отличить живое дерево от неживого, сад Лося засох. Это, возможно, и не заметили бы сразу, если бы за одну ночь не исчезли все четыре тополя. Сучья Лось сложил на выгоне в аккуратные кучи и сжег. А стволы перетащил на свой двор и пилил их на дрова пилой-одноручкой две недели. Окончив работу, лег и умер. Будто предчувствовал смерть и изо всех сил старался завершить дела на земле…
1961
РЫЖИЕ КОНИ
Перевод Г. Попова
Илья Климовец зажег фонарь и двинулся дальше по рельсам. Закат уже догорел, и все вокруг постепенно серело. На пепельно-седом небе кое-где проклюнулись звезды. Шпалы и насыпь еще дышали дневным теплом, а с лугов, которые начинались сразу за кустами, уже тянуло холодком и подсохшим сеном.
У моста, за которым кончался обход, повернул назад. Левый ботинок немного жал — Илья присел на край насыпи, расшнуровал его. Прислушался. Рельсы, казалось, дрожали и чуть слышно позванивали: шел сто четвертый. Еще неделю назад Илья встречал и провожал его, когда было совсем светло.
Пассажирский промчался минут через пять, обдав обходчика тугой волной теплого, перемешанного с пылью воздуха. Перед семафором он дал протяжный гудок, а немного спустя со станции донеслись два раскатистых удара по колоколу. Илья теперь шел к станции — его обход начинался у первого разъезда.
На луговине, меж полотном дороги и проселком, по которому днем возили сено, кто-то разводил костер — видно было, как чиркали спичками, — а поодаль, на отаве, паслись кони. Когда Илья возвращался с переезда, костер уже полыхал во всю силу, человека возле него не было, а в полосе света стоял, мотая косматой головой, высокий красивый мерин. Илья остановился, пораженный: в отблесках костра грудь, бок и гладкая спина мерина отливали красной, под цвет крови, медью, а весь он казался высеченным из глыбы мрамора. Идя по мосту, Илья несколько раз оглядывался: кони, нагнув головы, щипали траву.
У моста Илья с полчаса вел никчемный разговор с Плисецким, обходчиком соседнего участка, будка которого стояла в лесу. Он недолюбливал этого человека, беспутного и не очень умного, и был рад, когда тот замолк и отстал от него.
Пролетели два встречных товарных поезда, оба тяжелые, нагруженные до отказа. На платформах того, что несся на запад, чернели силуэты автомашин, небольших колесных тракторов. Звучно лязгали на стыках пахнущие бензином цистерны.