Вступала в свои права ночь. Огни в поселке гасли один за другим, в некоторых хатах света в летнюю пору вообще не зажигали. Золотистой цепью сверкали станционные огни — они не гасли всю ночь.
Ночные дежурства выпадали Илье через двое суток. За долгие годы службы он привык к этим ночным бдениям, и его никогда не клонило в сон. Только после вторых петухов заметно тяжелели ноги, как бы наливались свинцом, однако голова до самого рассвета оставалась свежей и ясной.
Поравнявшись с местом, где горел костер, Илья с минуту постоял, наблюдая, как трепещет пламя, отгоняя тьму, потом решительно спрыгнул с полотна под насыпь. Возле костра стояли уже две лошади, все такие же багрово-медные и неподвижные, как статуи. Илья пошел напрямик. Из-под ног, из сухой травы, выпорхнула какая-то птаха и со слабым писком отлетела в сторону. Костер слепил глаза. Ничего не видя перед собой, Илья споткнулся о какой-то пень и поморщился от боли.
У костра, на разостланном пиджачишке, лежал белобрысый хлопчик и что-то жевал. Услыхав шаги, он вздрогнул, приподнялся, оглядел Илью с головы до ног и снова уставился в огонь. Кони, почуяв чужого человека, тревожно застригли ушами и попятились. Они даже не были спутаны.
— Пасешь? — спросил Илья, чтобы только завязать разговор.
Хлопчик опять глянул на него и опять ничего не сказал.
— Ты что, из совхоза? Что-то я не знаю тебя.
— Из Гноевиц я, — ответил наконец хлопчик и примолк, как бы выжидая.
— Ого! Так что ж ты тут с лошадьми?
— Лисам пригнал.
Илья ничего не понял. Хлопец казался каким-то придурковатым: отвислая мокрая губа, длинная, как у аиста, шея, какой-то робкий, сюсюкающий голос.
Лошади, видно, привыкли к присутствию чужого и снова подошли к костру. Только теперь Илья разглядел их как следует: темно-гнедой масти, сытые, гладкие, с блестящей шерстью, они казались огненно-рыжими. Все, как на подбор, молодые, рослые, самое большее — трехлетки.
— Ты что, на лисью ферму их гонишь? — спросил Илья, чувствуя, как холодная, нудная боль сжимает грудь.
— Лисам, — подтвердил хлопчик.
— Что ж они, ноги набили? Выбракованные?
— Почему набили? Это председатель так только в справке написал. Чтоб взяли на мясо… Двенадцать штук. Сена мало, а им давай да давай…
— Дурень твой председатель! — вскипел Илья. — Где это видано, чтоб лошадь себя не прокормила?
— Мое дело сторона… Мне председатель сказал…
Илью распирали и жгучая жалость, и обида, и он почти побежал от костра. Уже на насыпи оглянулся: кони, облитые трепетным светом, золотистые в отсветах костра, были как нарисованные.
Тревога и боль не покидали его. Хотелось с кем-нибудь поговорить, посоветоваться, излить в словах горечь и обиду. Илья долго стоял на мосту, ожидая, когда вдали покажется фигура Плисецкого. Но тот где-то задержался, не шел.
Было уже за полночь, в поселке, перебивая один другого, дружно загорланили петухи, на востоке как будто посветлело. Большая красноватая звезда висела над поселком, как фонарь. Стоя на мосту, Илья пропустил сто пятый — в окнах спальных вагонов синел мягкий полумрак, пассажиры еще спали. Потом прогрохотал добавочный порожняк, составленный из одних платформ, — видно, под лес.
Потеряв терпение, Илья сам отправился к Плисецкому. Он прошел уже, наверное, больше километра, впереди уже показалась темная стена леса, а обходчика все не было. Наконец Илья увидел на краю насыпи черную, странно согнутую фигуру — Плисецкий сидя спал. Илья нарочно громко звякнул ключом, и тот пружинисто, как волк, подхватился и выскочил на полотно.
— Чего ты тут? — спросил Плисецкий с дрожью в голосе.
— Зажги фонарь.
— А-а-а, все равно. Светает уже… Можно и так.
Илья умолк и повернул назад.
— Сына вчера проводил, — шагая рядом, подергивая узкими плечами, оправдывался Плисецкий. — Ремесленное окончил. Послали в Запорожье, на завод. Опрокинул стакан, однако же это еще днем… И вот — разморило-таки, фу!.. Ты, Илья, про это никому, чуешь? Прошу как соседа.
— Вон лошадей гонят лисам на харч, — буркнул Илья, теряя интерес к разговору с Плисецким.
— Каких лошадей?
— Из Гноевиц, колхозные. Двенадцать штук.
— А черт их бери. На кой черт теперь эти лошади? Машин хватает.
— А-а-а, и человек ты!..
Илья сердито махнул рукой и, оставив растерянного, ничего не понимающего Плисецкого, потопал к мосту. Тело начинало ныть. За эту ночь он устал больше обычного. Мысли теснились в голове, как бы ища выхода. Илья не хотел глядеть в ту сторону, где паслись кони, однако не выдержал, поглядел. В предрассветном тумане догорали, чадя сизым дымом, головешки, виднелась черная, распластанная на земле фигура хлопчика, который, видать, спал. По зеленой, без росы, отаве рассыпались рослые гнедые кони…