— Нельзя быть настолько малодушным, Костя, — почти ласково пожурил Воронцов. — Ты слуга государев, вникать в это — твоя обязанность. Шашкой махать все горазды, а ты вот попробуй без шашки и без лишних движений... Как-то по молодости, еще до войны, я предлагал тогда еще Его Высочеству запретить все плохое, а все хорошее заставить выполнять. Как же рад, что никто нам не разрешил.
— Это сколько вам лет было? — Яушев настороженно поднял глаза на своего непосредственного начальника.
— Восемь или десять, —- столь же мягко ответил канцлер. — Немногим старше тебя был, потому подобные идеи были почти простительны...
Константин фыркнул: полгода назад ему исполнилось тридцать три. Зато теперь стало ясно, как воспринимает его Воронцов. Как кого-то, кто должен нести чуть больше ответственности за свои мысли и поступки, чем восьмилетний ребенок. Пожалуй, это было не самое приятное мнение о себе, которое ему доводилось слышать от начальника.
Константин запрокинул голову и принялся большими шагами ходить из угла в угол по кабинету: когда ему приходилось думать, он не мог усидеть на месте.
Яушеву нравилось работать с Воронцовым: мужчина многому учился у своего наставника. Каждый юбилей Александра Михайловича с уст Константина слетала обязательная фраза о невероятной благодарности судьбе за счастливый случай, когда давным-давно, когда Яушев даже представить себе не мог, что однажды дослужиться до чина икс (здесь приходилось быть аккуратным, поскольку на карьеру Костантину жаловаться не приходилось), сам Воронцов обратил внимание на молодого исполнительного губернского секретаря, недавно лишившегося мечты о военной службе. И никто не смог бы обвинить Яушева в неискренности: все слова, произносимые им из года в год, пусть и были покрыты слоем глазури клише, говорились от всего сердца и с горячим чувством, хотя порой со стороны могло порой казаться, что это лишь собрание пустых фраз, которым положено звучать каждый праздник.
Константин развязал шейный платок и повесил его на спинку стула. Еще не было одиннадцати, а уже мозг плавился от ужасающей жары и духоты.
— Согласитесь, странное решение — пытаться превратить в курорт место, куда еще недавно отправляли в ссылку, — проворчал Яушев, открывая еще одно окно.
Это действие не спасло, зато еще одно движение отодвинуло на несколько секунд необходимость делать выводы по «пентаграммам», которые притворялись важной информацией.
Воронцов коротко рассмеялся, даже в его серых глазах появились искорки.
— Восхитительное, — откликнулся он. — Полагаю, одно из лучших, которые МЫ могли принять. Пройдет время, и его обязательно оценят.
В кабинет без стука вошел секретарь Воронцова:
— Александр Михайлович, к вам Софья Николаевна Ильницкая.
— Просите, — разрешил канцлер, не делая попыток собрать диаграммы, графики и таблицы, словно их и не было в кабинете. — И ты, Костя, задержись-ка, думаю, тебе будет полезно.
Минуты через три дверь открылась и порог переступила девушка, держащая в руках несколько бумажных папок. Она была одета по столичной моде последних лет: крайний муж вдовой тетушки Константина (она сама настаивала именно на такой терминологии) назвал бы короткое, сантиметров на пятнадцать ниже колена, серое платье госпожи Ильницкой верхом бесстыдства и обязательно проводил бы ее одобрительным задумчивым взглядом. Русые волосы девушки были заплетены в простую косу, что несколько выбивалось из образа: насколько Яушеву было известно, модницы предпочитали либо короткие стрижки, либо сложные прически. Даже здесь, в Каспре, парикмахеры могли посоревноваться между собой в умении создавать искусные плетения и удивлять необычными укладками.
— Софья Николаевна, рад личному знакомству, — канцлер подошел к девушке и протянул ей руку.
На мгновение Ильницкая замешкалась, но аккуратно вложила пальцы в ладонь Воронцова. Тот, в свою очередь, и не склонился в поцелуе, и не стал пожимать хрупкую ладонь девушки, лишь задержал на несколько секунд да отпустил, открыто улыбаясь.
— Пожалуйста, присаживайтесь, — Александр Михайлович указал посетительнице на свободный стул. — У нас здесь все по-простому, вы быстро привыкните.
— Не сомневаюсь, — вежливо соврала Софья и посмотрела на молчащего Константина, буквально на секунду перевела взгляд на спинку стула напротив, на которой висел шелковый шейный платок Яушева, и снова не без любопытства подняла глаза.