Коулмэн: А?!!
Вэлин: А?
Коулмэн: Я действительно любил Элисон О’Хулихэн! Мы может поженились бы, если бы не этот долбанный карандаш!
Вэлин: А зачем она сосала его остриём внутрь? Она сама искала горя!
Коулмэн: И она нашла его с твоей помощью, будь ты неладен! Этот карандаш мог убить Элисон О’Хулихэн!
Вэлин: И я сожалею об этом, я сказал. Что ты делаешь — бросаешь хорошие пироги в меня? Они стоят денег. Ты должен был сдержаться и успокоить себя, но вместо этого ты просто взбеленился. Душа Отца Уэлша будет теперь гореть в аду из- за тебя.
Коулмэн: Ты душу Отца Уэлша сюда не впутывай. Мы говорим о тебе, как ты втыкал карандаши в горло несчастным девчонкам.
Вэлин: Этот карандаш уже прошлогодний снег и я уже от всего сердца извинился за этот карандаш. (Садится). К тому же она была косоглазая.
Коулмэн: Не было у неё косоглазия! У неё были красивые глаза!
Вэлин: Но что-то с ними было не так.
Коулмэн: У неё были красивые карие глаза.
Вэлин: О да. (Пауза). Хорошо, теперь твоя очередь, Коулмэн. Попробуй переплюнуть меня. Ха.
Коулмэн: Попробовать перекрыть тебя, да?
Вэлин: Да.
КОУЛМЭН задумывается на секунду, чуть- чуть улыбается, затем садится обратно.
Коулмэн: Я сдержал себя сейчас.
Вэлин: Я вижу, что ты сдержал себя.
Коулмэн: Я совершенно спокоен сейчас. Хорошо выговориться и облегчить душу.
Вэлин: Это действительно хорошо. Я рад, что эта история с карандашом свалилась с моих плеч. Теперь я смогу спать по ночам.
Коулмэн: Это облегчение для тебя?
Вэлин: Это большое облегчение для меня. (Пауза). К чему ты клонишь?
Коулмэн: У меня есть одно [признание], и я ужасно сожалею об этом. О, ужасно сожалею я.
Вэлин: Что бы это ни было, ему далеко до этого случая, когда я воткнул карандаш в несчастную косоглазую Элисон.
Коулмэн: О, я думаю, ты прав. Только моё признание немного воняет. Ты помнишь, ты всегда думал, что это Мэртин Хэнлон отрезал уши бедному Лэсси?
Вэлин (уверенно): Я нисколько тебе не верю. Ты просто придумал это сейчас.
Коулмэн: Это был вовсе не кроха Мэртин. Теперь ты знаешь, кто это сделал?
Вэлин: Чёрта с два это был ты. Придумал бы что-нибудь получше, Коулмэн.
Коулмэн: Я притащил его к ручью, мои ножницы в руке, и он визжащий во всё его жирное горло пока дело не было сделано и он упал замертво без писка из этого вечно воющего долбаного пса.
Вэлин: Как ты видишь, это совсем не причиняет мне боль, когда ты врёшь. Ты не понимаешь правила [игры], Коулмэн. Признание должно быть правдой, а иначе это просто кретинизм. Ты не можешь хвалиться тем, что отрезал уши собаке, когда ты и пальцем не трогал этого пса, и все это знают.
Коулмэн (пауза): Доказательства, значит, тебе нужны?
Вэлин: Да, мне нужны доказательства. Иди принеси мне доказательства того, что ты действительно отрезал моей собаке уши. И принеси мне эти доказательства побыстрее.
Коулмэн: Я вовсе не собираюсь торопиться, Я потрачу столько времени, сколько мне надо.
Он медленно поднимается и лёгким шагом идёт в свою комнату и закрывает за собой дверь. ВЭЛИН терпеливо ждёт, нервно смеётся. После через десять секунд КОУЛМЭН возвращается лёгкой походкой, неся немного влажный коричневый бумажный пакет. Он берёт паузу на секунду у стола для драматического эффекта, медленно открывает пакет, достаёт большое чёрное пушистое собачье ухо, кладёт его на голову ВЭЛИНА сверху, достаёт второе ухо и тоже кладёт его ВЭЛИНУ на голову, кладёт пустой пакет на стол, разглаживает его, затем садится в кресло слева. ВЭЛИН всё это время смотрит пристально в пространство, онемевший. Он наклоняет свою голову так, что уши падают на стол, и он смотрит на них некоторое время. КОУЛМЭН берёт фломастер ВЭЛИНА, приносит его и кладёт на стол.
Коулмэн: Вот твоя авторучечка, Вэл. Почему бы тебе не пометить собачьи уши твоей буквой «» так что мы будем помнить, кому эти уши принадлежат.
Он садится обратно в кресло.
И хотел бы ты услышать кое-что ещё, Вэлин? Я сожалею, что обрезал собаке уши. Всем своим сердцем я сожалею, о да, потому что я сдержал себя сейчас, посмотри на меня…