И не пытайся говорить, что ты это не заслужил, потому что мы оба прекрасно знаем, что так тебе и надо.
Вэлин (оцепенело): Ты сломал все мои статуэтки, Коулмэн.
Коулмэн: Да, я сломал. Видел, как я орудовал?
Вэлин: И ты разнёс в дребезги мою плиту.
Коулмэн: Это отличное ружьё для того, чтобы делать дырки в вещах.
Вэлин (вставая): И теперь у тебя не осталось патронов в этом отличном ружье.
Он лениво снова берёт нож и приближается к Коулмэну. Но в это же время КОУЛМЭН открывает ствол, выбрасывает использованные гильзы, шарит в своём кармане, достаёт сжатый кулак, в котором может есть патрон, а может его и нет и заряжает или имитирует что заряжает его в ружьё. Ни ВЭЛИН, ни зрители не знают, заряжено ружьё или нет. КОУЛМЭН защёлкивает затвор и лениво нацеливает ружьё в голову ВЭЛИНА.
В твоей руке не было патрона, Коулмэн! Патрона вовсе не было!
Коулмэн: Может не было. Может я блефую. Испытай свою судьбу.
Вэлин: Я испытаю свою судьбу.
Коулмэн: И затем мы посмотрим.
Длинная, длинная пауза.
Вэлин: Я хочу убить тебя, Коулмэн.
Коулмэн: О, не говори так, Вэл.
Вэлин (печально): Это правда, Коулмэн. Я хочу убить тебя.
Коулмэн (пауза): Так попробуй.
КОУЛМЭН взводит курок. Пауза. ВЭЛИН всё вертит и вертит нож в своей руке, всё это время пристально глядя на КОУЛМЭНА, пока его голова не опускается и он возвращает нож в ящик. КОУЛМЭН переводит курок обратно в «невзведённое» положение и кладёт ружьё на стол, стоя рядом с ним. ВЭЛИН идёт к плите и трогает письмо, прикрепленное над ней.
Вэлин: Отец Уэлш горит в аду из-за нашей ссоры.
Коулмэн: А что, мы просили его закладывать свою душу за нас? Нет. И совершенно точно, что священникам по правилам запрещено биться об заклад, тем более об заклад такого рода. На нас и пять фунтов было бы ставить рискованно, не то что душу. И если мы ссоримся — ну и что такого? Я люблю хорошую ссору. Ссора показывает, что ты неравнодушен. Это то, чего плаксивый Уэлш не понимает. Тебе нравится хорошая ссора?
Коулмэн: Мне нравится хорошая ссора. Однако я не хочу, чтобы убийство моей собаки и убийство моего отца были на моей совести.
Коулмэн: И я сожалею о твоей собаке и об отце, Вэлин. Я сожалею. Мне действительно жаль. И это вовсе никак не связано с письмом Отца Уэлша. Это в моём собственном сердце. Это же я могу сказать о твоей плите и о твоих бедных статуэтках. Посмотри на них. Это была вспыльчивость в чистом виде. Хотя признай, ты сам виноват с этой плитой и статуэтками.
Вэлин: Чёрт, ты опять начинаешь. (Пауза). Ты действительно сожалеешь, Коулмэн?
Коулмэн: Да, Вэлин.
Вэлин (пауза): Тогда может с душой Отца Уэлша всё будет в порядке.
Коулмэн: Может быть. Может быть.
Вэлин: Он был неплохой человек.
Коулмэн: Да неплохой.
Вэлин: Он не был великим человеком, но был неплохой.
Коулмэн: Да. (Пауза). Он был средний [сносный] человек.
Вэлин: Он был средний человек.
Коулмэн (пауза): Я собираюсь пойти выпить. Пойдёшь со мной?
Вэлин: Да, иду через минуту.
КОУЛМЭН идёт к входной двери. ВЭЛИН печально смотрит на разбитые статуэтки.
Коулмэн: Я помогу тебе убрать твои статуэтки, когда вернусь, Вэлин. Может мы можем склеить некоторые из них. У тебя ещё есть твой суперклей?
Вэлин: У меня есть мой суперклей, хотя я думаю, он засох сверху.
Коулмэн: Да, в этом недостаток суперклея.
Вэлин: Ну, всё равно страховка дома покроет мои статуэтки. Как и мою плиту.
Коулмэн: О…
Вэлин (пауза): Что «о»?
Коулмэн: Помнишь, две недели назад ты спрашивал меня, не украл ли я твои деньги на страховку и я ответил, что я заплатил их страховой компании за тебя?
Вэлин: Да, я помню.
Коулмэн (пауза): Я вовсе не вносил страховой взнос. Я прикарманил их и пропил.