Вэлин: Придираешься к моим словам, Уэлш?
Коулмэн: Да, придирается.
Уэлш: Не придираюсь. Я только шучу с тобой, Вэл.
Вэлин: И не ты же ли пожимал руки с Миком и Морином, я видел вас там, у могилы как вы болтали…
Уэлш: Я не болтал…
Вэлин: Замечательный у тебя приход: один из прихожан топором разрубил голову своей жене, другая кочергой вытащила мозги своей мамочке. И ты с ними лишь непринуждённо разговариваешь. О да, конечно.
Уэлш: Что я могу поделать, если суды и полиция…
Вэлин: В задницу суды и полицию. Я слышал что парень, которого ты представляешь, был послан более высокой властью, чем суды и долбаная полиция.
Уэлш (печально): Да, я тоже это слышал. Так и должно быть. Но, похоже, Бог не властен над этим городом. Не имеет юрисдикции здесь совсем.
ВЭЛИН берёт свою бутылку, бормоча, и наливает себе выпить. Пауза.
Коулмэн: Это красивое слово, я думаю.
Вэлин: Какое слово?
Коулмэн: Юрисдикция. Мне нравятся слова на «Ю».
Вэлин: Юрисдикция звучит слишком по-американски для меня. Они постоянно говорят это слово в фильме «Меланхолия на улице Хил».
Коулмэн: В любом случае это лучше чем слово «пустоватые».
Вэлин: Не начинай опять хамить мне, чёрт тебя подери.
Коулмэн: Что хочу, то и буду делать, мистер Статуэтковый Человек.
Вэлин: Оставь мои статуэтки в покое.
Коулмэн: Сколько ещё тебе их нужно, мать твою?
Вэлин: Намного больше! Нет, намного намного больше!
Коулмэн: О да, конечно.
Вэлин: Да, кстати, где мой фломастер? Я напишу мою [букву] «V» на них.
Коулмэн: Я не знаю где твой долбаный фломастер.
Вэлин: Ты им вчера рисовал бороды в Женском журнале!
Коулмэн: Да, и ты выдернул его у меня, почти оторвал мне руку.
Вэлин: Это всё что ты заслуживаешь.
Коулмэн: И потом, наверно, ты его спрятал.
После этих слов ВЭЛИН тут же вспомнил где его фломастер и пошёл в свою комнату. Пауза.
Вечно он прячет свои вещи.
Уэлш: Я очень плохой священник, именно так. Я никогда не могу защитить Бога, когда люди говорят что-нибудь против него. А ведь это главное, что должен уметь священник, не так ли?
Коулмэн: О, много гораздо худших священников, чем ты, Отец Уэлш. Я уверен в этом. Ты лишь немного нескладный, слишком любишь выпить и сомневаешься в Католицизме. А во всём остальном ты хороший священник. Главное то, что ты не обижаешь бедных газуров, а это даёт тебе преимущество над половиной священников в Ирландии.
Уэлш: Это слабое утешение. В любом случае, цифры сильно преувеличены. Я ужасный священник, и я возглавляю ужасный приход, и больше говорить не о чем. В моём приходе совершены два убийства, и я не могу добиться ни от одного из этих плутов признать это на исповеди. Эти ублюдки всегда каются лишь в ставках на лошадей и нечистых помыслах.
Коулмэн: Хм, только я думаю, ты не должен говорить мне, о чём люди исповедуются, Отец Уэлш. Ты можешь быть отлучён от церкви за это, я думаю. Я видел такой случай в фильме с участием Монтгомери Клифта.
Уэлш: Ты видел? Ну и хорошо.
Коулмэн: Ты слишком строг к себе, и это только слухи что Мик и Морин кого-либо убили, только сплетни. С женой Мика это был чистой воды несчастный случай в результате вождения в нетрезвом состоянии. Это печально, но может случиться с кем угодно…
Уэлш: Это-то с топором, торчащим из её лба, Коулмэн?
Коулмэн: Просто результат пьянства за рулём. А Моринина мама упала с высокого холма, только-то и всего. И, к тому же, она всегда была неустойчива на ногах.
Уэлш: И была ещё более неустойчива, когда мозги вытекали из неё после сильного удара кочергой.
Коулмэн: У неё были проблемы с тазобедренным суставом — это всем хорошо известно. И уж если ты вешаешь обвинения в убийстве, то не я ли должен быть первым из обвиненных? Ведь я прострелил моему отцу голову в упор.
Уэлш: Да, но это же был несчастный случай и у тебя был свидетель…
Коулмэн: Это то, что я говорю. И если бы Вэлин случайно не оказался там и не видел, как я споткнулся и ружьё упало, то весь город говорил бы что я навёл ствол в отца и прострелил ему голову умышленно, не так ли? Только потому, что у бедных Мика и Морин не было свидетелей, все эти дерьмовые глотки судачат о них.