— Ты теперь живая легенда, — всё говорила Кира, не жалея чувства подруги. — У нас на неделе работали официантки на замене с Мясницкой, и они спрашивали про хостес, которая жонглирует стаканами о голову Игорька.
— Кир, я не хочу слушать это, — едва не простонала Ира, окончательно сдавшись.
— Хватит страдать тут. Пошёл этот Денис. Уже на следующий день, как вы расстались, прискакала эта Катя. Так что не велика потеря.
— По-моему ты забыла, что это я ему изменила, а не он мне.
Фыркнув, Кира забросила в рот ломтик сыра. Очевидно, этот аргумент для неё и аргументом никаким не был.
— А это что?
— Что? — нахмурилась Ира, не поняв вопроса.
— Вот это, — Кира, наклонившись, указала на уже вполне заживший синяк, торчащий на бедре Иры из-под шорт, про который она и сама думать забыла. — Опять этот урод?
— Это старое, — отмахнулась Ира, поправив ткань на ноге.
— Где он сейчас? Сдох, надеюсь? — добавила Кира с наисерьёзнейшим лицом.
— Уехал, — равнодушно бросила Ира, потягивая свой чай.
— Навсегда?
— Нет.
— Ир, ты когда его пошлёшь к хуям свинячим?
— Скоро.
Кира, забыв резко про всю еду, смотрела на подругу прожигающим взглядом, словно он как-то мог вразумить её.
— Мне вот этот твой настрой не нравится. Сегодня в клуб пойдём, — неожиданно объявила она, и Ира чуть чаем не подавилась.
— Кир, какой клуб?
— Тихо мне тут. Тётя Кира лучше знает, — с этим, девушка придвинула к себе блюдо с салатом.
— Кир.
— Я всё сказала.
— В какой клуб пойдём? — сдалась Ира.
— В Москве клубов полно. В любой.
— Пойдём в «Дягилев».
— В «Дягилев»?! — воскликнула Кира. — Пошутила сейчас?
— А что?
— Ты как туда пройдёшь?
— Легко, — улыбнулась Ира, интригуя своей самоуверенностью подругу.
— Как?
— Увидишь.
— Нет, серьёзно, как мы пройдём туда?
— Всё вечером.
***
В Пресненском отделе прокуратуры Иру знали с малых лет. С тех самых времён, когда она приходила с продлёнки сидеть на работе с отцом, потому что больше её оставить было не с кем. Нянечками ей служили здесь все: бывшие лейтёхи, которые сейчас, как и её отец, носили майорские звёздочки или даже повыше; уборщицы; практиканты; работники архива и опера́. Отец напрочь запрещал им всем рассказывать маленькой Ире страшилки об убийцах и маньяках, с которыми обычно работали прокурорские в 90-х, но позволял поощрять её историями о геройских задержаниях, расследованиях крупных ограблений или о несостоявшихся покушениях на высоких чинов: хотел с детства замотивировать её к службе в органах — не вышло. Эти «серые» стены и кабинеты Ира только возненавидела, как и кафедру, на которой преподавала мать. Поэтому, пока росла, Ира уже тогда знала наверняка, что никогда не станет ни офицером, ни преподавателем.
Ира поздоровалась и обменялась любезностями с каждым сотрудником, что попался ей на пути до кабинета отца, что от входа находился в нескольких шагах, но она дошла минут за десять.
На её лёгкий стук за дверью раздалось уставшее, но строгое:
— Входи!
Набрав в грудь побольше воздуха, Ира открыла дверь.
Лыткин, совершенно искренне и как-то даже по-детски удивившись, вскинул брови, сидя за столом. Но затем, в один короткий миг, его лицо приняло безразличный вид, и он опустил голову.
— Привет, пап, — Ира начала первая, моментально уяснив, что от отца инициативности ждать не стоит.
— У тебя деньги закончились? — без приветствия отчеканил тот в своей стандартной манере.
— Нет, — закатила глаза Ира, закрыв за собой дверь.
— Тогда зачем пришла?
Отец не поднимал на неё взгляда, продолжая делать вид какой-то жизненно необходимой занятости, которую отложить было невозможно даже из-за прихода дочери. Они не виделись и не разговаривали почти три недели, но отец не спешил мириться.
— Как дела? — спросила Ира, покачиваясь на каблуках своих сапог.
Лыткин не ответил. Его демонстративная игра в молчанку бесила Иру, но ей так надоела эта ссора, что она была готова идти навстречу. Была готова унижаться и просить прощения, пусть и виновата ни в чём не была — почти ни в чём. Она скучала по дому, скучала по отцу и по его глупым шуткам, над которыми порой смеялся только он сам.
— Ау, как дела? — махнув рукой, повторила девушка.
Снова тишина.
Выдохнув через рот, Ира обошла стол и присела на край, прямо на небольшую кипу папок с делами. Лыткина это разозлило, его выдали раздувшиеся ноздри. Но он не подал виду, продолжив с каменным лицом что-то записывать на бланке, где большими буквами гласило: «ПРИКАЗ». Ира видела, что отец держится из последних сил. Он уже, очевидно, не обижался на неё. По опыту Ира знала, что его гнева хватало максимум на четыре дня, потом он всегда смягчался.